Убийца не посмеет в открытую напасть на нас, мы с тобой как за каменной стеной, — успокоил его сенатор.

— Которую легко разрушить! — простонал Кастор.

< Попробую сначала с Валерием: у него самый неубедительный мотив для убийства, и если удастся исключить его, это уже будет большим успехом, — продолжал патриций, не слушая секретаря.

— В одном ты, однако, ошибаешься, мой господин, — возразил Кастор. — Феликс, как все говорят, был трусом, но ты почему-то всё время представляешь его бесстрашным героем, который отважно дергает лютого зверя за усы.

— Представь, как должен себя чувствовать красавец-мужчина, богатый аристократ, имевший в молодости блестящие перспективы, который через двадцать лет оказывается с пустыми руками — у него ни сестерция, никто с ним не считается, а жена развлекается с его ненавистным сводным братом. К тому же сам он неспособен сблизиться ни с одной женщиной…

— Для любого мужчины иначе как кошмаром такое положение дел не назовёшь, — согласился вольноотпущенник.

— И Антоний старательно скрывает его, создавая себе ложную славу отличного любовника. Ему удаётся обмануть других, но не самого себя: себя-то он хорошо знает и презирает. Его грызёт зависть. И прежде всего он ненавидит Токула, сына рабыни, который одерживает победы одну за другой, в то время как сам Антоний терпит только поражения. Однако он питает ненависть ко всем, кто добился успеха, денег, взаимности в любви, — к Валерию, Метронию, к твоему покорному слуге… И вдруг у этого неудачника оказывается в руках шанс победить — швырнуть баловней Фортуны к своим ногам: судьба неожиданно предлагает ему возможность заставить дрожать важных людей и решать их участь. Какой трус устоял бы перед искушением бросить такие кости на игровой стол, забыв про элементарные правила осторожности?

— И кто же, по-твоему, стал жертвой шантажа — Валерий, Метроний или Токул? — спросил Кастор, почти не сомневаясь в ответе.

— Мы ошибёмся, если исключим и других подозреваемых. Даже если вымогательство как-то связано с заговором, убийцей мог быть тот, кто двадцать лет назад ещё не появился на сцене, но в дальнейшем извлёк из этого пользу. Сын, какой-нибудь родственник, друг…

— Жена, — добавил Кастор. — Но не Бальби на, хотя она и призналась тебе… В своём положении она неспособна даже комара убить. А Гайя Валерия, напротив, достаточно сильна и управляется с кинжалом не хуже мясника. Перейдём теперь к Кореллии, муж которой, возможно, участвовал в заговоре… — предположил секретарь.

— Не бойся, мы проверим её, — заверил Аврелий. — Сообщи ей, что я навешу её по случаю похорон Метрония. А теперь пришли служанок, чтобы переодели меня. Я немедленно отправляюсь к Валерию!

Дом на Делийском холме выглядел пустым. Ни привратника, ни охранника, даже ни одного клиента, ожидающего подачки на скамье у входа в домус.

Аврелий, который уже приготовился сражаться за то, чтобы его впустили в дом, удивился, увидев, что сам хозяин открыл ему дверь. В старой тунике, он выглядел сейчас отнюдь не воинственно: хмурый, мрачный, с глубокими морщинами на лбу — и казался слишком измождённым, чтобы проявлять свою обычную враждебность.

— Что ещё тебе надо? — устало спросил он и, похоже, очнулся от оцепенения, только когда Аврелий намекнул на секретное послание, найденное в коробке. — Военное донесение… Речь идёт о доказательстве предательства моего отца, не так ли? — спросил он с мрачным видом, направившись в таблинум. — Выходит, это ты шантажируешь меня? Так или иначе, игра окончена. Я не намерен больше платить!

— О чём это ты? О каком шантаже ты говоришь? — изумился патриций.

Валерий с сомнением посмотрел на него.

— Да вот кто-то требует от меня денег… Пожалуй, поверю тебе, Аврелий, что ты здесь ни при чём. И главным образом потому, что ты точно не нуждаешься в моих жалких сестерциях. Кроме того, мне было бы легче видеть тебя убийцей, чем шакалом. В этой роли я, не поколебавшись, признал бы Антония, если бы не получил требование о деньгах уже после его смерти. Последнее письмо оказалось под дверью сегодня. Шантажист хотел, чтобы я принёс деньги к ограде храма Фебрууса[71]в седьмом часу и оставил их в дупле большого дуба, а потом вернулся бы домой и никуда больше не выходил. А если, мол, не подчинюсь этому требованию, все узнают, кем был на самом деле мой отец!

— Ты так и поступил?

— Да, во второй раз и в последний. Нет смысла бесконечно подчиняться. Я притворился, будто выполняю его требования, но твёрдо решил разоблачить его. В первый раз моя сестра спряталась неподалёку от храма и видела фигуру в чёрном, но не поняла, кто это. Сегодня она снова пошла туда, и, надеюсь, ей повезёт больше.

— Кого ты подозреваешь?

— Поначалу я думал, что это Метроний, но он погиб в пожаре ещё до того, как я получил второе письмо.

Аврелий испытал одновременно и разочарование, и облегчение: намёк на шнурки не произвел никакого впечатления.

— Покажи мне письма. Я уже сталкивался с подобными случаями.

— Ты последний человек на свете, к кому я обратился бы за помощью. Антоний тоже предупреждал меня, что ты опасен, — неожиданно снова враждебно заговорил Валерий.

— Что тут скажешь — у меня были отличные друзья! — с иронией улыбнулся сенатор. — Знаешь, я не верю, что друзья познаются в беде. Сочувствовать пострадавшему легко, труднее радоваться чужим успехам. Поэтому я всегда стараюсь понять, кто действительно искренне рад за меня в минуту большой удачи, а не в час беды.

Сказав это, Публий Аврелий хотел уйти: или Цепион не имел никакого отношения к убийствам, или проявлял редкие актёрские способности. В любом случае им не о чем больше разговаривать.

Подожди, — задержал его Валерий, доставая из туники свёрнутый лист. — Вот последнее письмо. Здесь перечислены драгоценности, отправленные полководцу Одиннадцатого легиона, чтобы подкупить варваров. Так что вина моего отца не только в неповиновении приказу, но и в том, что он продался врагу, и ты скрыл это от меня, даже когда я хотел убить тебя! Что ещё такого тебе известно, Публий Аврелий, чего не знаю я? — спросил он, схватившись за