— Быстрее, быстрее! — звала Глафира, несясь вперёд, несмотря на скользкие камни мостовой и толпу на улицах.

Когда же, наконец, они прибежали на площадь, им открылась чудовищная картина: дом превратился в гигантский ослепительный костёр, а жар не позволял даже приблизиться к нему.

Пожарные поливали водой соседние строения, к которым уже подбирался огонь, и срубали топорами деревянные детали домов, чтобы помешать распространению огня. Между тем со всей округи в надежде остановить пожар сбегался народ, таща вёдра с песком и глиняные кувшины с мочой, которую собирают красильщики.

— Скорее включайте насосы, качайте воду из фонтана! — приказал чей-то властный голос, и Аврелий узнал Леонция, который руководил пожарными.

Небо полыхало огнём, и чёрный дым затянул всё вокруг. Патриций стоял ошеломлённый, со слезами на глазах глядя на происходящее, как вдруг услышал чей-то крик:

— Остановите эту сумасшедшую!

Он обернулся и на фоне объятых пламенем стен увидел силуэт — Глафира, прорвавшись сквозь оцепление стражи, пыталась проникнуть в пылающий дом.

Аврелий тотчас бросился к ней, руками прикрыв лицо от огня. Вокруг летали и с треском рассыпались угли, головешки, раскалённые черепицы.

— Вернись! — закричал он Глафире, но куртизанка и не думала остановиться. Подскочив к ней, патриций толкнул её, и когда она упала, схватил за ноги и потащил вниз.

— Пусти меня! Там Эбе! — закричала женщина не своим голосом.

— Там нет больше никого живого в этой топке! — крикнул сенатор, но она боролась с ним с нечеловеческой силой, какую боги даруют людям только в минуты наивысшего отчаяния.

Взглянув в этот момент наверх, Аврелий увидел, как зашаталась на крыше пылающая балка: ещё несколько секунд, и она рухнет прямо на их головы. Спорить теперь не было времени: не колеблясь, Аврелий крепко ударил Глафиру кулаком по голове и уже потерявшую сознание потащил прочь.

Лишь через несколько часов пожар стих, и под конец от любовного гнёздышка гетеры остался только дымящийся каменный остов. Леонций, долго копавшийся в руинах, подошёл к Публию Аврелию с печальным лицом, опустив плечи, как человек, потерпевший поражение.

— Это опять поджигатель постарался? — спросил сенатор.

— Да, это поджог. Среди обломков мы нашли остатки смоляных факелов: этот преступник, очевидно, только и ждал, пока стража уйдёт, чтобы поджечь их. Если бы я не отдал этот несчастнейший приказ…

— Тебе не в чем себя упрекнуть, Леонций, — успокоил его патриций.

— К сожалению, мы имеем дело с одним из тех ненормальных, которые болезненно любят огонь… Трудно будет поймать его!

Аврелий кивнул. Как и все квириты, он хорошо знал, что пожары — слабое место города. Рим, где строительство велось, по сути, безо всякого плана, оказался наименее римским городом во всём мире.

Если в колониях поселения строились по чёткому, геометрически выверенному плану, с правильной планировкой, то столица, самый многолюдный город империи, представлял собой хаотичное нагромождение каменных и деревянных строений, лепившихся друг к другу и взбиравшихся вверх по холмам, создавая лабиринт теснейших улочек, куда не могли втиснуться повозки пожарных.

— До сих пор у нас был только один погибший — новорождённый, который задохнулся от дыма на руках у матери. На этот раз, наоборот, жертв оказалось так много, что их и не сосчитать! — покачал головой начальник, созывая своих людей.

Вскоре с докладами подтянулись все пожарные, и только один из сотни запаздывал, не спеша покинуть развалины, где продолжал что-то копать.

— Экий бездельник! — рассердился «Леонций. — Я запросил у седьмой когорты подкрепление, чтобы справиться с чрезвычайной ситуацией, так вместо бригады пожарных они прислали этого зануду, который только и делает, что снуёт повсюду, словно ищейка. Говорят, его повысили в звании, потому что он оказал услугу какому-то важному человеку.

Тут подошёл и этот самый слишком любознательный пожарный, держа что-то в руке.

— Я нашёл это под одним из обуглившихся тел, — сказал он, передавая находку Леонцию.

— Муммий! Каким образом ты здесь, в этом квартале? — воскликнул патриций, узнав доблестного стража, который недавно очень крепко помог ему в расследовании одного весьма запутанного преступления.

— После твоего благодарственного письма, сенатор, меня повысили в звании, и теперь я работаю тут дознавателем, — коротко объяснил пожарный.

При этих словах симпатии Леонция к Аврелию заметно поубавилось. Выходит, не зять Остиллий заслал к нему этого лазутчика, а чудак сенатор, чьё присутствие всегда чревато нежелательными последствиями. С другой стороны, раз уж он мается тут, почему бы не воспользоваться ситуацией?

— К счастью, на месте обрушения на этот раз присутствует магистрат! Попробуй, Публий Аврелий, сам собрать улики, а я не хотел бы больше вмешиваться в это дело, — широко улыбаясь, громко заявил Леонций сенатору, вкладывая в его руку какие-то вещицы, найденные на пожарище, и с облегчением вернулся к гидравлическим насосам, топорам и верёвочным лестницам.

Аврелий взглянул на свою ладонь и увидел искорёженные в огне фибулы[69] и перстень с изумрудом. И подержав их в руках, побледнел, узнав печать Паула Метрония.

— Думаешь, консул находился в этом доме?

— Вполне возможно, Муммий, — подтвердил патриций. — И если мы смогли опознать его, то лишь благодаря твоей сметливости.

Страж, довольный похвалой, гордо погладил свои кожаные полуобгорелые доспехи. Может быть, он не умел ловко управляться с гидравлическим насосом, но копаться в чём-то и что-то расследовать всегда было его любимым занятием…

— Это уже бог знает какой по счёту пожар, который происходит в пятом квартале… — посетовал Муммий.

— И всё это дело рук одного и того же человека, не так ли? — поинтересовался Публий Аврелий.

— Что касается первых пожаров, бесспорно. А на этот раз он работал немного по-другому. Обычно поджигал с помощью смоляных факелов, а тут использовал тряпьё, пропитанное смолой.

— Леонций считает, что речь идёт о каком-то маньяке, — заметил патриций, и Муммий поморщился, опасаясь, видимо испортить свою репутацию, если выскажет вслух то, что все и так знали.

Эсквилинский холм становился модным местом. Фруктовые сады Мецената очень понравились богатым римлянам, и все они во главе с самим императором решили обзавестись собственными садами — этими настоящими уголками деревенской безмятежности в шаге от шумного городского центра.