— Но зачем им понадобилось втягивать меня во всю эту историю? Я ведь даже не обладаю властными полномочиями!

— Разве? — громко рассмеялся вольноотпущенник. — Древнейшее имя, одно из самых внушительных состояний в Риме, личная дружба с Клавдием Цезарем — этого, по-твоему, мало?

— Я участвую в политической жизни лишь как сенатор и не занимаю никаких престижных должностей, — пояснил Аврелий.

— Одна у тебя всё-таки есть, — возразил грек. — Мандат курии на расследование смерти Антония. Прелюбодей, каким бы бессовестным он ни был, всегда чувствует себя в долгу перед обиженным мужем, и твоё благоволение устроило бы Метрония.

— Не может быть, чтобы консул или его жена пытались направить расследование по ложному пути. Когда Кореллия первый раз пришла ко мне на Яникульский холм, Антоний был ещё жив!

— Но был убит в то же утро, в тот единственный момент, когда они были уверены, что ты, занятый другими делами, не появишься и не расстроишь всю эту комедию! Возможно, консул слышал, как ты обещал Антонию одолжить свою тунику или даже сам посоветовал ему обратиться к тебе с такой просьбой!

— Нет, Кастор. Метроний, притворившись, будто обозначенная жертва была любовником его жены, невольно навлёк бы подозрение на себя.

— По этой же причине такую нечестную игру не одобрил бы даже Валерий. Есть лишь один человек, который заинтересован в том, чтобы отменить расследование дела Антония, — это его брат Токул! Если бы ты рассказал в курии о разговоре с Бальбиной, возможно, он сразу признался бы, — заключил секретарь.

— Мне нужно подумать, Кастор. Отложи все мои дела, назначенные на завтра. Хочу отдохнуть и провести весь день дома, обдумаю всё и спокойно приму решение.

XXV

ИЮЛЬСКИЕ НОНЫ

На следующий день Публий Аврелий уединился в библиотеке и приказал не беспокоить его, иначе он строго накажет нарушителей.

Оставшись в тишине, он взял в руки папирус, найденный в пещере, в африканской пустыне, который прислали из Александрии, и теперь, осторожно разворачивая свиток, предвкушал радость, с какой рассмотрит его в деталях с помощью выпуклого стекла.

Спокойствие длилось недолго.

— Леонцию пришлось отозвать своих людей от дома Глафиры. Этот наблюдательный пункт превратился в своего рода эротический театр, — сообщил ему секретарь, входя и даже не подумав постучать.

Аврелий терпеть не мог, когда его прерывали в самые интимные моменты — наедине с женщиной или с книгой, — но решил набраться терпения.

— Неважно. Тем более что ни один убийца в здравом уме никогда не появится возле дома, окружённого стражами порядка, — ответил он и снова углубился в рукопись.

— Мой господин, — робко приоткрыв дверь, произнёс управляющий. — Поступления от инсул в Остии вот уже несколько месяцев лежат мёртвым грузом и не приносят никакого дохода. Нужно вло жить их в какое-то дело, не затягивая.»

— Неужели нельзя подождать ещё немного, Парис? — попытался уйти от разговора Аврелий.

Управляющий прикусил язык, чтобы не ответить, что египетский папирус ожидал, наверное, несколько столетий, прежде чем нашёл читателя.

— Ещё один вопрос, мой господин. Рабы из Сар-сины[65] прислали жалобу на твоего управляющего и банкира из Аретиума[66], которые сбежали, прихватив все деньги… — продолжал Парис, выражая своё неодобрение лёгким подёргиванием правой брови.

Сенатор вздохнул и посмотрел на египетский свиток с тем же чувством, с каким школьник вынужден расстаться с мячом ради скучнейшей грамматики.

И ещё надо принять решение о доходах от ферм в Апулии, банков Иберии[67] и шахт Иудеи! — добавил неумолимый Парис.

Публий Аврелий закрыл глаза, смирившись: это ведь будет продолжаться всё утро.

— Кроме того, в том, что касается возврата кредитов… — два часа спустя всё так же гудел голос управляющего.

— Да! — ответил патриций, обрадовавшись, когда услышал стук в дверь.

— К тебе гости! — объявил Кастор со сладкой улыбкой, которой всегда сопровождал сообщения о приходе женщин.

Аврелий, лишь бы избавиться от бухгалтерии, готов был принять хоть ведьму Кадиду и потому, даже не спрашивая, о ком речь, воскликнул:

— Впусти!

Секретарь ввёл женщину в чёрном плаще.

— Я позволила себе сделать перерыв и, проходя мимо… — певучим голосом произнесла Глафира, снимая накидку, под которой оказалась плотная туника, оставлявшая мало возможностей для воображения.

— Рад видеть тебя! — встретил её Аврелий и знаком велел Парису улетучиться.

Управляющий, хоть и побаивался в глубине души вторжения этой женщины с беспокойными руками, даже не шелохнулся.

— Ты хочешь поговорить об Антонии? — спросил патриций, бросая гневные взгляды на упрямого вольноотпущенника, словно вцепившегося в стол.

— Вовсе нет, — ответила куртизанка. — Причина, которая привела меня сюда, совсем другая. Никто больше не посещает меня из-за этой собачьей стаи, которую ты приставил ко мне. В восьмом часу у меня свидание с Метронием, и боюсь, что консул откажется!

— О, не беспокойся, стражи уже… — заговорил было наивный Парис, но тут же поперхнулся…

— Твоя просьба не так уж и проста, — задумчиво произнёс сенатор, в то время как управляющий сложился пополам, схватившись за щиколотку, на которую пришёлся хороший пинок хозяина, пожелавшего, чтобы он прервал свое неуместное объяснение.

Выпроводив, таким образом, обиженного и хромающего Париса, Аврелий предложил куртизанке чашу с цервезией.

Префект стражей — твёрдый орешек. И всё же, если бы кое-кто из сильных мира шепнул ему сегодня на ушко… — согласилась Глафира, с профессиональным мастерством притворяясь, будто наслаждается вкусом напитка.

— Это можно обсудить, — согласился сенатор, любуясь гибким телом, которое обещало не слишком нежные и не слишком лёгкие удовольствия.

И предложил женщине расположиться на триклинии, непременно решив продолжить разговор, прерванный несколько дней назад неуместным вторжением Леонция. Но едва он обнял её, как в комнату снова влетел Кастор.

Скорее бегите, горит дом Глафиры! — вскричал он.

— Боги Олимпа! Эбе! — с отчаянным воплем гетера бросилась к выходу.

Ещё у Аудитории Мецената[68] они услышали колокол пожарных и как сумасшедшие кинулись вниз с Виминальского холма, затем промчались по всей кливус Субурранус, расталкивая