надежде заполучить еще что-нибудь съестное. Уверен, что ими сейчас двигал не голод, но страх. Страх остаться завтра без еды, поэтому нужно брать от момента все. А еще дети были все либо голые, либо одеты ну в такие потрепанные шкуры, или разорванные, бесформенные куски материи, что не то что могли согреться, а, порой, прикрыть срамные места. Впрочем, срамными те места у детей никто не считал, даже у находящихся в периоде полового созревания мальчиков и девочек.

Я стал раздавать ранее перебранную одежду. Без особого разбора, все детское уходило матерям, которые быстро поняли, в чем дело и устроили толчею. Некоторые мамаши пытались напяливать сразу же на себя то, что я раздавал и тогда я останавливался и тыкал пальцем вначале на ту женщину, ну а после на толпу детей, которых оттерли от меня родительницы.

Меня сковывало неприятное чувство колонизатора. Я был сам себе противен, что эти люди вот так, унижая собственное достоинство, готовы драться или молиться, целовать ноги, или исполнить любое извращенное желание благодетеля. Этим можно было бы упиваться, наслаждаться, как, наверняка, многие люди из будущего и делали, но я себя ненавидел, даже без скидок на исторический период.

Вспомнилась одна история, которая вызвала резонанс общественности в начале 1990-х годов или чуть раньше. Фотограф, будучи в Африке, вроде как в Кении, фотографировал, как обессиленная девочка уже не шла, а ползла к пункту раздачи гуманитарной помощи. Он, эта сука, фотографировал! А фотография после была напечатана во многих изданиях, и фотограф срубил бабла! А девочка не дошла по пункта раздачи еды и одежды, умерла, обессиленная. Вернее, она умирала, когда один недочеловек ее фотографировал.

Я не хотел быть таким недочеловеком. Но и до святоши мне далеко. И хорошо, когда хорошие, истинно добрые дела входят в синергию с рационализмом и даже эгоизмом. Редко, но и такое возможно.

Я давал еду, я раздавал одежду. А уже завтра буду требовать с этих людей работы. Да, работы для всех, как и для себя, так как не смогу жрать от пуза и смотреть, как от голода умирают дети, но без этих людей и мне не выжить.

А еще, я надеюсь, что подобная раздача не станет причиной для того, чтобы меня просто захотели убить. Думаю, теперь, точно уверен, что люди Бронзового века не многим отличаются от себе подобных людей постиндустриального общества будущего. Чужое богатство всегда манит и подвигает на преступление.

Спать я пошел глубоко за полночь, когда уже более-менее устаканилась та суета, которую наводила прибывшая неугомонная орда. Чувство удовлетворения собой, что я уже помог, уже дал шанс людям выжить, предвещало спокойный сон.

Не смотря на то, что я был почти уверен в своей безопасности, так как сколько не всматривался в лица людей, не увидел по отношению к себе агрессии, перестраховывался. Окно было плотно закрыто, а возле входной двери стоял стул, на котором лежал жестяной поднос. Если кто и захочет прийти ко мне, то, при открытии двери он или она обязательно натолкнется на стул, дальше упадет звонкий поднос, но и это не все. Я чуточку покуражился и приладил на веревке камень, который упадет на того, кто дверь откроет. А рядом с собой у меня стрелковое оружие, ну и тесак.

И я даже, почему-то не предположил, что ночью ко мне может додуматься прийти Севия. Будет неловко.

— Хр, — хрустнула половица, а потом упал жестяной поднос.

— А-а, — вскрикнул скорее мужской голос.

Я отрыл глаза и в предрассветных сумерках увидел, как один из прибывших мужчин, сверкая злыми и решительными глазами, направляется в мою сторону, а в его правой руке грозный каменный топор. Меня пришли убивать.

Глава 13

Глава 13

— Стоять! — прокричал я, забывшись, что меня явно не понимают.

Однако, на пару секунд, но мужик застыл.

У меня в руках был пистолет и в тот момент я и не подумал, что отважившийся на убийство абориген понятия не имеет, что именно за предмет я на него направляю. Нужно было достать тесак, вот такой аргумент должен был испугать идиота.

Я мог прямо сейчас его застрелить. Мог и рука бы не дрогнула. Вопрос у меня был иного характера: он сам такой придурок, или тут таких много и он только лишь на острие копья? Если второй вариант, то нужно убивать исполнителя холодным оружием, быстро открывать окно, выставлять лестницу, которую я вновь притащил к себе на чердак, ну и очередь из автомата, потом деру к реке.

Но, если он действует по своей воле и без сообщников, то судьбу этого дебила должна решать община. Я тогда в более выигрышной ситуации и смогу прояснить для себя обстановку и намерения людей.

— Тыщ! — предрассветную тишину нарушает выстрел из пистолета.

В криках и с ужасом в глазах, горе-убийца заваливается на пол и начинает корчиться. Кажется, я прострелил ему коленную чашечку, а такое тут вряд ли лечится, нет бронзы, а не то, что титана для протеза. Но жалости никакой. Злость и обида царили в моей голове. Я им дал надежду, накормил, а в этом мире, как я понял, еда — главный ресурс. А что в ответ? Меня хотят убить?

Дверь вновь резко открылась, я направил пистолет в сторону входа, лишь чудом не выжал спусковой крючок.

— Севия, е…ть тебя в ж…! Какого х…? — прочитал я колдовское заклинание.

— Помочь, блят, нахрен! — удивленно отвечала девушка.

Нужно сдерживаться и самому и объяснить о пагубности сквернословия. Я раньше почти никогда не матерился, а тут… И даже с уст, стоящей передо мной в ночной рубашке, девушки, маты начинают не так и весело звучать. А завтра, если конечно инцидент будет решен в удобоваримую для меня сторону, материться начнут дети. Вот и получится, что главное прогрессорство — маты.

— Спасибо, — сказал я на русском языке и сразу же поспешил продублировать слово и на местном наречии. — Дякша.

А, чтобы придурок с прострелянным коленом не мешал мне общаться с интересующей меня девушкой, я попросил его замолчать. Пыром, с ноги по дурной и алчной голове. Он оказался воспитанным и любезным и сразу же замолчал.

На первом этаже дома послышалась суета. Сюда бежали, двое человек точно, может больше. Я посмотрел на Севию и мог бы любоваться на ее еще долго, но… все-таки инстинкт самосохранения сильнее размножения, и все мои мысли вновь направились