В другой военной пьесе Гансовского «На главном направлении» старый педагог, всю жизнь учивший ребят добру и истине, тревожится и печалится о том, что, как ему кажется, для такого грозного времени он «не тому учил». «Тому», — отвечает ему один из его учеников, стрелок-радист.

«Тому», — подтверждает в пьесе «И нас двадцать» один из ее главных героев. «Тому» учили ребят их учителя и вся их жизнь. С одним только дополнением, необходимость которого так сильно и безжалостно подчеркнула война: «Понимаешь, — говорит Миша в пьесе «И нас двадцать», — я себе раньше все представлял, что жизнь — это такая площадка, на которой наши идеи осуществляются. Но это не так. Они не осуществляются. В том-то и штука, что нет. Мы сами должны их осуществлять». И эти «наивные» ребята оказываются куда более сильными и мужественными, чем расчетливый обыватель-старшина. И беспощадными и решительными. И хрупкая девушка Нина с ее наивными воспоминаниями о танцах и «розовых чулочках» своею рукой бестрепетно выводит в расход труса и предателя.

Совсем не соответствует строгой букве армейского устава отводить, как это делает молодой лейтенант, в сторону бойца и называть его, бывшего одноклассника, Мишкой, получая в ответ Лешку. И еще более «наивно» объяснять ему мотивы только что отданного приказа, и ждать, и просить в ответ понимания и одобрения. Но приказ-то был, в сущности, простой: «Умрем». И люди принимают его не только в силу субординации, но и по велению убеждений и совести.

Двадцать машин. Двадцать бездушных чудовищ. «Порядок. И нас двадцать!», — говорит лейтенант. Двадцать Человек, Людей. И мы убеждены, что эти танки не пройдут. Не только потому, что мы знаем про подвиги панфиловцев и про многие другие подвиги тех времен, но и потому, что верим людям, образы которых бережно и любовно донес до нас автор.

Где проходит фронт? По географической местности, означенной на карте определенными названиями и цифрами? Не только. Фронт проходит и в глубоком немецком тылу, в фашистских концлагерях, на подземном заводе, где советские военнопленные, рискуя своей жизнью, портили изготовляемые ими снаряды («Северо-западнее Берлина»). И в оккупированном фашистами советском городе, где подпольщики отважно ведут борьбу не только против захватчиков, но еще и за души слабых, робких, растерянных людей («На главном направлении»).

Название этой пьесы знаменательно и явно полемично. Действие происходит 23 августа 1942 года, в день, который фашисты объявили днем взятия Сталинграда. Казалось бы, именно к боям в Сталинграде и применимо определение: главное направление удара. Но Гансовский дает его одному эпизоду местного значения в отдаленном от фронта городе.

А впрочем, действительно ли местного значения тот факт, что слабый человек преодолел свою слабость, решился на борьбу и совершил подвиг? Нет, отвечает автор. Ибо выигранному сражению предшествовал выигранный бой за людей. А из этого и складывалась победа. Поэтому бои за людей и есть в конечном счете «главное направление».

Этого «направления» и придерживается автор во всей своей драматургической деятельности. Он не изменяет ему и Когда от военного материала переходит к темам из мирной сегодняшней жизни. Верен он ему и в самой последней своей пьесе — «Свет солнца, свет луны».

Речь в этой пьесе идет об «удачнике», который на поверку оказался неудачником. О человеке, который разменял свой талант, отрекся от своих мечтаний и стремлений, по существу, от самого себя. И не ради каких-либо баснословных выгод и не совершая какого-либо предательского, бесчестного поступка. Нет, просто постепенно, день за днем свыкся он с жизнью, которая легка, не требует усилий и дает видимость успешной деятельности, а если не вдумываться — то и ощущение своей необходимости и даже значительности.

И жить ему, казалось бы, удобно и легко. И вчера было так, и сегодня, и завтра. Сегодня маленькая удача. И вчера была. И завтра будет. А на деле нет у него ни вчера, ни завтра. Ни прошлого, которое он вычеркнул из своей памяти и о котором боится даже вспоминать и думать. Ни будущего — именно из-за этого его трусливого нежелания вспоминать, думать, перебороть себя. И хотя прошлое напоминает ему о себе внезапными приступами тоски, но эти настроения он от себя гонит, старается заглушить их. Страшно. Страшно даже думать об этом, если чувствуешь себя не в силах решиться на коренной поворот в своей жизни. Пусть несет, как несет.

«Нельзя!» — буквально кричит своей пьесой автор. «Нельзя, чтобы несло! Человек должен быть верен себе, должен управлять своей судьбой!» Автор имеет на это право, ибо он помнит, о чем мечтали люди, отдавшие свои жизни на войне, и знает цену человеческой жизни. «Нельзя!» — говорит он и устами своей героини повторяет как заклинание: «Ты же замечательный человек, Борис!» Вспомни, каким ты был, вспомни, чего ты хотел, вспомни, что ты мог! Это же в тебе есть, это не могло исчезнуть. «Ты же замечательный человек, Борис!»

Героиня здесь, пожалуй, перебарщивает. Да и автор вместе с ней. Но героиню оправдывает ее любовь к Борису, она благодарна ему за то, что когда-то он сыграл в ее жизни решающую роль, сломав ее смирение перед трудностями и несчастьями. Впрочем, и у автора есть аналогичное оправдание. Он тоже любит Бориса, потому что любит людей и хочет, чтобы в их жизни находило свое осуществление все лучшее, что свойственно каждому из них. И болезненно воспринимает любую форму унизительного смирения перед текучкой, отказ от высоких стремлений, будь то по робости, лени или легкомыслию. И он прав: в каждом человеке, и в том же Борисе, где-то, хотя бы на дне, есть «замечательный человек». Надо, обязательно надо, чтобы он состоялся. Иначе ты совершаешь преступление перед собой, а значит, и перед людьми.

Уже проза Гансовского заключает в себе элемент драматургии. Не случайно она так удачно инсценируется. Те, кто видел, например, по телевидению рассказ Гансовского «Голос» в блестящем исполнении артиста Этуша, легко поймут, о чем я говорю. Вполне владея интригой и конструкцией, Гансовский, мне кажется, силен все-таки не этими качествами, но драматургией характера, процессов ее развития. В конфликтной основе его пьес содержится свойство в высшей степени ценное вообще, а для одноактной драматургии особенно. Если любая пьеса предполагает необходимость через поступки героев раскрывать их характеры, а через движение характеров приходить к нравственным идеям, то практически это осуществляется по-разному.

В пьесах Гансовского речь идет не о частных событиях в жизни человека, не о тех или иных спорах и столкновениях, в итоге которых