Синцов задумался, прикрыл глаза — и вдруг встрепенулся.

— А! Так бы сразу и сказала. Ты имеешь в виду Леху Николаева? Механа?

— Так. Поподробнее, пожалуйста, — попросила я почему-то осипшим голосом.

— Пожалуйста. Только где Леха — и где наши эпизоды. Машка, блинчики такие вкусные… А можно еще немножко? Клянусь, — повернулся он к моему мужу, — больше трех штук не есть.

— Ты же лопнешь, деточка, — со отеческой интонацией проговорил Стеценко. — Как врач тебе говорю.

— Забудь, — с той же интонацией посоветовал ему Синцов. — забудь, что ты врач. Побудь просто гостеприимным хозяином.

Гостеприимный хозяин, хмыкнув, демонстративно отложил на Андрееву тарелку три блина, а остальное подвинул к себе.

— Я еще испеку, — утешила я обоих. — Только хотелось бы услышать про Механа. Это же авторитет какой-то? То-то у меня эта кличка вертелась в голове.

— Да, был такой, — подтвердил Синцов. — Но, Маша, он к нашим делам явно никакого отношения не имеет. Ему уже сто лет в обед.

— Сто? — переспросила я.

— Ну, не сто, ну пятьдесят-шестьдесят. На нашего молодого блондина он никак не тянет. И не слышно что-то про него уже лет… — Он задумался. — Лет десять.

— Андрюша, напомни, кто он такой? Кличку-то я, безусловно, слышала, а ничего про него не помню.

— Да и я не особо много про него знаю. Был такой, по-моему, пятидесятого года рождения, Николаев Алексей… кажется, Гаврилович. Из «кемеровских».

— А что, у нас была такая группировка? — удивилась я.

— Была, но недолго. Лидеров посадили в середине девяностых. И она самоликвидировалась. Основную часть «тамбовцы» к себе подтянули, несколько человек уехали из нашего региона. А про Николаева я ничего не слышал года… года с девяностого. Он тогда сел и больше никак не проявлялся.

— А надолго сел? Вышел уже или нет?

— Маша, я так навскидку не помню. Надо документы смотреть. Но вроде уже должен был выйти, больше десятки ему дать не могли. Нет, вру. Вспомнил. Он пятерку получил. Но он, во-первых, не блондин…

— А почему он Механ?

— А. Работал механиком в аэропорту и первый срок получил за хищение. В группе с грузчиками багаж пассажирский тырил. Сел на четыре года, если мне память не изменяет.

— А говорил, что ничего не помнишь, — укорила я его. — Мне бы так память не изменяла. Интересно, а я откуда про него знаю? По моим делам он точно не проходил.

Синцов хмыкнул.

— Про него все знали. 1990 год, хулиганство в кафе «Вечерок».

— А что там было, в кафе «Вечерок»? — встрял доктор Стеценко. — Извините, я не в курсе. Я в девяностом году еще был приличным человеком, тихо зубы тащил мирному населению.

— Да знаешь ты про него, — махнул рукой Синцов. — Его Невзоров показал в передаче «600 секунд», а ее тогда все смотрели.

— А чем этот бандит так прославился? Невзоров много чего показывал…

— Ты же помнишь, Саня, смутное было время, — стал рассказывать Синцов. — Полстраны носило с собой огнестрельное оружие, вместе с заявлением, адресованным в милицию, — мол, только что нашел на улице гранатомет и иду сдавать его родному МВД.

— Да уж это я помню. И меняли заявление каждый день. У одного реального пацана выгребли пачку таких заявлений с разными датами, он каждый день их переписывал, только номера менял.

— Вот именно. А Леха Николаев, Механ, такой ерундой не баловался. Наверное, потому что писал с ошибками. Он просто волыну с собой таскал, вот и все.

— А! Я вспомнила! — завопила я. — Он пришел в кафе «Вечерок» и выпил все, что в баре было. А когда ему в полчетвертого утра намекнули, что неплохо бы расплатиться, хотя бы частично…

— Он достал ППШ и стал методично выбивать на потолке пулями слова: «Денег нет!» — подхватил Синцов. — Поставил восклицательный знак и заснул прямо на столе. И то местные к нему еще долго подойти боялись.

— А вы говорите, он писать не любил, — засмеялся Саша.

— Он только ручкой на бумаге писать не любил, — заметил Синцов. — Так вот, Невзоров показал и самого Механа, и надпись на потолке. Механ проснулся знаменитым. Но в камере. Пять лет.

— Как ты все помнишь? — удивилась я.

— Маша, ты учти, что я им не занимался и документов на него не видел. Ни приговоров, ни справок наших. Все это по слухам, все надо проверять. Только вот зачем?

— Сама пока не знаю, — призналась я. — Понятно, что пятидесятисемилетний Николаев этим самым маньяком быть не может. Но есть два момента, из-за которых я бы покопалась в его биографии.

— Кличка и фамилия?

— Естественно. Наш-то Скромник входил в квартиры, используя фамилию Николаев. Случайно или нет? Помнишь, как убийство Семиренко раскрылось?

Андрей кивнул. Саша не знал про это дело, и мы ему рассказали, что в конце восьмидесятых была убита молодая женщина, Нина Семиренко. Она не работала, сидела дома с двухгодовалым ребенком. В пятницу муж позвонил ей с работы около шести вечера, предупредил, что скоро будет дома. Разговор они прервали, так как она ему сказала, что кто-то звонит в дверь, она откроет и перезвонит ему. Но не перезвонила, и через час он заволновался. Прибежал домой и обнаружил труп жены — связанной, с кляпом во рту. Кляп, скомканные детские колготки, и стал причиной смерти. Женщина банально задохнулась. Все в квартире было перевернуто верх дном. Я выезжала на это происшествие и помню, что ступить было некуда, весь пол был завален вещами, выброшенными из шкафов. Явно искали что-то конкретное, потому что на кухне даже крупы были вывалены на пол из банок. Семья, между прочим, была обеспеченной, и в квартире было чем поживиться, но преступниками не взяты были ни новые носильные вещи, в упаковке, с ярлыками, ни аппаратура — в начале девяностых, когда в магазинах не было вообще ничего, все это можно было влет продать, оторвали бы с руками; но даже драгоценности и деньги не взяли. Унесены были два предмета: обручальное кольцо мужа, лежавшее в спальне, на туалетном столике в хрустальной пепельнице (там были и другие золотые изделия — колец пять и несколько массивных цепочек, которые почему-то не тронули), и желтый детский носочек — один из двух, сушившихся в ванной комнате. Там же, в ванной, в сливе раковины мы нашли следы крови, и несколько кровавых мазков обнаружились на дверцах кухонного шкафа.

Ребенка, девочку, преступники не тронули. И она рассказала, что пришли два дяди, стали «катать и валять маму». И потом, когда «мусорили», все