Он тот, кто будет внимателен к тем мирам, где идолопоклонники считают себя управителями. Он тот, кто подчинит себе миры, пока все не признают свою самонадеянность и не преклонятся».

«Гхрот, — подумал Ингельс, глядя на дыру в крыше. — Тогда у них даже было имя для него, несмотря на суеверный язык. Не то чтобы это было так уж удивительно. Человек смотрел на кометы таким же образом, это тоже самое. Предзнаменование, которое становится почти богом. Но предзнаменование чего?»

Ингельс внезапно задумался. «Что именно должно произойти, когда звезды снова примут правильное положение?», Он опустился на колени в пыль и принялся рыться в книгах. Больше никаких подчёркиваний. Он бросился обратно к телескопу. Его бёдра болели, когда он присел на корточки. Что-то появилось в окуляре.

Это был внешний край блуждающей планеты, вползающий в поле зрения телескопа. По мере приближения она расплывалась, иногда становясь почти чёткой. Ингельс почувствовал, как пустота внезапно обрушилась на него. Теперь планета превратилась в расплывчатое красноватое пятно. Он потянулся к фокусу, настраивая его.

— Мы закрываемся, — сказал управляющий у него за спиной.

— Я недолго, — воскликнул Ингельс, чувствуя, как фокус становится всё четчё и чётче…

— Мы ждём вас, чтобы закрыть двери, — настаивал управляющий. — Боюсь, я очень спешу.

— Ещё немного! — закричал Ингельс, переводя взгляд с окуляра на яркий свет.

Когда мужчина ушёл, Ингельс выключил фонарик. Теперь он не видел ничего, кроме крошечной щели в крыше. Он позволил глазам привыкнуть к темноте комнаты. Наконец, он разглядел неподвижный телескоп. Он нащупал его и присел на корточки.

Как только он дотронулся до окуляра, ночь ворвалась в телескоп и схватила его. Он плыл сквозь пустоту, но был неподвижен; всё двигалось вместе с ним. В наступившей тишине он услышал телефонный звонок и голос, сказавший: «Дайте мне главного редактора „Вестника“, пожалуйста». Он слышал, как бледные личинки мрачно скрипят по полу, всё время возвращаясь назад. Он вспомнил, как они двигались, мягкие, безразмерные. Перед ним, подвешенный в темноте, лицом к Ингельсу, находился Гхрот.

Он был красным, как ржавчина, безликим, за исключением выпуклых выступов, похожих на холмы. За исключением того, что, конечно, это не были холмы; если Ингельс мог видеть их на таком расстоянии; они должны были быть огромными. Ржавый шар, покрытый комками. Это было всё, но это не могло объяснить, почему Ингельс чувствовал, будто магнетическая сила наполняет его через глаза. Гхрот, казалось, висел тяжело, передавая громоподобное чувство неизбежности, силы. «Но это всего лишь его необычность, — подумал Ингельс, борясь против засасывания себя в безграничное пространство, — просто ощущение его вторжения. В конце концов, это всего лишь планета». Боль полыхала вдоль его бёдер. Просто красный бородавчатый шар.

Затем шар начал движение.

Ингельс пытался вспомнить, как управлять своим телом, чтобы оторвать лицо от окуляра; он навалился всем телом на телескоп, чтобы смести то, что мог видеть. Это было размытие, вот и всё, хотя стоял холодный безветренный день, движения воздуха должны вызывать размытие изображения; поверхность планеты не может двигаться, это всего лишь планета; поверхность планеты не трескается, она не откатывается назад, она не откатывается назад на тысячи миль, чтобы вы могли увидеть то, что внизу, бледное и блестящее. Когда Ингельс попытался закричать, воздух ворвался в его лёгкие, как будто пространство взорвало вакуум внутри него.

Он споткнулся о кирпичи, мучительно упал с лестницы, плечом отшвырнул управляющего в сторону и оказался у здания «Вестника», раньше, чем понял, что собирается туда идти. Он не мог вымолвить ни слова, только издавал гиканье, втягивая в себя воздух; он бросил портфель и вчерашнюю газету на стол и сидел, обхватив себя руками и дрожа. Весь этаж, казалось, был в смятении ещё до его прихода, но они толпились вокруг Ингельса, нетерпеливо спрашивая, что случилось.

А он смотрел на заголовок в своей вчерашней газете: ПОВЕРХНОСТНАЯ АКТИВНОСТЬ НА СТРАННИКЕ «БОЛЕЕ ОЧЕВИДНА, ЧЕМ РЕАЛЬНА», ГОВОРЯТ УЧЁНЫЕ. Фотографии планеты с космического зонда: на одной изображена область, похожая на большое, круглое, бледное, сверкающее море, на другой — только горы и скалистые равнины.

— Неужели ты не понимаешь? — крикнул Ингельс Берту среди толпы. — Он закрыл свой глаз, когда увидел, что мы приближаемся!

Хилари сразу же приехала, когда ей позвонили, и отвела Ингельса домой. Но он не спал, смеялся над доктором и транквилизаторами, хотя таблетки проглатывал довольно равнодушно.

Хилари выключила телевизор, старалась как можно реже выходить на улицу, не покупала газет, выбрасывала нераспечатанные экземпляры своих статей, разговаривала с Ингельсом, пока работала, ласково гладила его, спала с ним. Ни один из них не почувствовал, как Земля начала смещаться.

Перевод: А. Черепанов

Рэмси Кэмпбелл

Стадии Бога

Ramsey Campbell «The stages of the God», 1975.

Король Топопс покинул город на рассвете. Когда он спускался по полупрозрачной лестнице из своего дворца, зелёное солнце Йифне опускалось за вершины, возвышающиеся на горизонте, и листья, струящиеся с деревьев на окружающих горах, казалось, снова потускнели. Он пересёк площадь и подошел к полированным, жемчужным конусам, которые обозначали границы его двора. Их кончики мерцали зелёным; оглянувшись назад, Топопс увидел, что этот эффект создаёт шпиль дворца, уже сияющий как изумруд.

Король зашагал дальше, через ульи, похожие на предгорья, расположенные позади дворцовых зданий. Его противники обещали, что у городских ворот они приготовят для него коня. Они настояли на том, чтобы он пешком прошёл по улицам города, дабы стук копыт не пробудил тех, кто захочет поддержать его; и король согласился, но с условием, что уйдёт на рассвете, а не в темноте, как вор, который обокрал город. Шагая к воротам, Топопс думал:

«Если бы я не склонился перед демократией, Ломбоан и его дружки не могли бы носить одежду придворных и высказывать своё мнение. Если бы я не покорился их словам и интригам, которые они скрывали, я не дал бы им земельные наделы в городе, чтобы они управляли ими от моего имени. Если бы они в тайне не выучили новые слова, чтобы настроить против меня горожан, их сторонники никогда не превзошли бы числом тех, кто всё ещё был верен мне. Но моё тело состарилось раньше моего разума, и армия, которой я мог бы командовать, не смогла поддержать меня. Похоже, что моё время прошло, но тем не менее мои мысли формируются с изяществом, используя слова силы, как и подобает королю».

Наконец, Топопс увидел городские ворота. Они были открыты, как и обещали королю, и за крепкими стенами колыхались и исчезали волны в