— Я знаю, — отрезал отец.

— Извини, — сказал Ингельс. — Но эти сны… они были у тебя. Те, которыми мы делились, помнишь?

— Мы делились всем, когда ты был маленьким мальчиком. Но всё кончено, — заявил отец. — Сны и всё такое.

— Это не имеет никакого отношения к делу! — закричал Ингельс. — У тебя всё ещё есть способности! Я знаю, тебе, должно быть, снились эти сны! Они отражались в твоих глазах в течение нескольких месяцев!

Ингельс замолчал, пытаясь вспомнить, правда ли это. Он умоляюще повернулся к матери.

— Разве ему не снился сон?

— Что я могу об этом знать? — развела она руками. — Меня это не касается.

Она убирала посуду со стола при тусклом свете камина, не глядя ни на мужа, ни на сына. Внезапно Ингельс увидел её такой, какой никогда не видел прежде: сбитой с толку сновидениями и интуицией мужа, ставшей ещё более отчуждённой из-за тревожной и непостижимой связи между ним и её сыном. Ингельс вдруг понял, почему он всегда чувствовал, что она была счастлива, когда тот уезжал из родительского дома: только так она могла вернуть себе мужа. Ингельс взял пальто из прихожей и заглянул в столовую. Они не двигались: отец смотрел на огонь, мать — на стол.

— Увидимся, — сказал Ингельс, но единственным звуком в ответ ему было потрескивание горящего полена, рассыпающегося на угольки.

IV

Он смотрел телевизор. Движение цветных точек складывалось в формы. За окном небо притягивало его взгляд, напряжённое, тяжёлое, неминуемое, как гром. Ингельс записывал слова.

Позже он плыл сквозь чудовищную тьму; мерцающие сферы медленно вращались вокруг него, на одной из них сияла полоса из света; впереди в пустоте Ингельс видел пыль и камни. Кусок металла кружил вокруг Ингельса, как робкая игла, пытаясь уколоть, но вот она извергла пламя и удалилась. Он почувствовал такое глубокое пренебрежение, что оно выглядело как простое безразличие. Ингельс закрыл глаза, словно сморгнул пылинку.

Утром он написал газетный обзор, находясь в своей квартире. Он знал, что не сможет долго выносить переполненные коридоры в редакции. Слепо пробираясь по этажу, он нашёл Берта. Ингельс смотрел на него с минуту или около того; ибо не мог сразу вспомнить, как тот должен выглядеть.

— То, что ты переписал в телевизионном обзоре, было не лучшим твоим решением, — заявил Берт.

— Да и ладно, — махнул рукой Ингельс. Машинально схватив со стола вчерашний номер «Вестника», он поспешил к двери.

Он почти дошел до неё, когда услышал, как редактор кричит в трубку:

— Но это не может повлиять на Сатурн и Юпитер! Я имею в виду, он не может изменить свою массу, не так ли?.. Прошу прощения, сэр. Я, конечно, не имел в виду, что разбираюсь в астрономии лучше вас. Но возможно ли изменение его массы?.. Что, и траектории тоже?

Ингельс усмехнулся, глядя на толпу журналистов, собравшихся вокруг стола редактора, на их восхищённые лица. Они будут в восторге, когда он вернётся. Ингельс вышел из редакции.

Сквозь извивающиеся толпы, вверх по ступенькам, в пространство кроватей и туалетных столиков, похожих на улицу из тесных спален, стены которых были удалены волшебным образом.

— Могу я поговорить с управляющим? — обратился он к человеку, вышедшему ему навстречу. — «Вестник Брайчестера».

Управляющий был молодым человеком в бледном изящном костюме, с длинными нестриженными волосами и улыбкой, которую он вытянул вперёд, словно для осмотра.

— Я слежу за сюжетом, — объяснил Ингельс, показывая своё корреспондентское удостоверение. — Похоже, когда ваш мебельный склад был театром, одно помещение сдавалось в аренду астрономической группе. Мы думаем, что их записи всё ещё здесь, и если их можно найти, они представляют огромный исторический интерес.

— Звучит любопытно, — сказал управляющий. — Где они предположительно находились?

— В комнате где-то на самом верху здания.

— Конечно, я готов помочь.

Мимо прошли четверо мужчин, неся в фургон обломки расчленённой кровати.

— По-моему, когда-то на самом верху здания было несколько офисов. Но сейчас мы ими не пользуемся, они заколочены. Будет очень трудно открыть их сейчас. Если бы вы позвонили, я мог бы привлечь несколько человек.

— Меня не было в городе, — сказал Ингельс, поспешно импровизируя теперь, когда его планы пошли наперекосяк. — Когда я вернулся, то нашел эту историю у себя на столе. Я пытался дозвониться раньше, но не смог. Должно быть, это дань вашему бизнесу.

Старик, один из грузчиков, сидел на стуле рядом и слушал; Ингельсу не хотелось лишних свидетелей и он желал, чтобы грузчик поскорее ушёл.

— Эти записи действительно важны, — выговорил Ингельс. — Большая историческая ценность.

— В любом случае я не думаю, что они всё ещё здесь, — сказал управляющий. — Если бы они находились в одной из верхних комнат, их давно бы выбросили.

— По-моему, вы немного ошибаетесь, — заявил старик со стула.

— Вам нечем заняться? — спросил его управляющий.

— Мы закончили погрузку, — ответил старик, — водитель ещё не приходил. Его мать заболела. Не мне говорить, что вы ошибаетесь, но я помню, как они чинили крышу после войны. Люди, которые это делали, говорили, что видели комнату, полную книг, они выглядели так, будто были спрятаны. Но мы не могли войти в комнату отсюда, и никто не хотел ломать себе шею, пытаясь проникнуть в неё с крыши. Думаю, что комната всё ещё там.

— Должно быть, это она, — сказал Ингельс. — Где она находится?

— Вон там, — ответил старик, указывая на скандинавскую кровать с балдахином. — За одним из офисов, так мы предполагали.

— Не могли бы вы помочь мне её найти? — спросил Ингельс. — Может быть, ваши напарники помогут вам, пока ждут. Конечно, если этот джентльмен не возражает. Мы сделаем ставку на ваше сотрудничество, — обратился Ингельс к управляющему. — Может быть, я даже смогу оформить для вас специальный тариф на рекламу, если вы захотите когда-нибудь подать объявление.

Пятеро человек поднялись по ржавой винтовой лестнице, отгороженной стильной перегородкой, на второй этаж. Управляющий, всё еще хмурясь, оставил одного грузчика ждать водителя.

— Позови нас, как только он придёт, — сказал он. — Какова бы ни была причина, потеря времени означает потерю денег.

На втором этаже, который представлял собой лабиринт из ящиков и картонной мебели, у Ингельса возникли кратковременные воспоминания о своём сне: очертания театральных лож в стенах, ныне почти скрытые кирпичами; крюк, на котором висела люстра. Вещи из сна, казалось, проявлялись в мирской жизни, манили его.

Лестница продолжалась вверх, но уже более ржавая.

— Я пойду первым, — сказал