меньше, но темень июньской парной ночи сгустилась. Переправившись через неведомую горную речушку, Агния хотела было двинуться дальше, в сторону чернеющего хребта, за которым, по ее предположению, должен быть кордон, но вдруг совсем близко раздался лай собаки. Агния поспешно притаилась в плотном пихтаче. Совсем рядом лезло что-то тяжелое, неповоротливое. Не надеясь на зоркость собственных глаз, Агния прилегла на землю возле старой пихты и, вырвав с корнем пук травы, спрятала в ней нос, чтобы обмануть нюх зверя, и в то же время дрожащею рукою сжимала ложу двустволки, не спуская пальцев со спусковых курков: если стрелять, так сразу из обоих стволов. Хоть и темно было, но Агния отлично видела, как на каменистую отмель, в тридцати-сорока шагах от нее, из-за кустов калинника и черемушника выбежал тяжелый красавец тайги сохатый, а следом за ним черная как смоль собака, маневрирующая вокруг зверя. Кто-то громко кричал: «Альфа! Альфа!»

Черная собака громко лаяла на сохатого. Пригнув голову, зверь бил копытами по камням; осколки летели во все стороны, звонко щелкая. Внезапно раздались один за другим три выстрела, пороховые вспышки на мгновение озарили разлапистые ветви черемухи. Сохатый взметнулся на дыбы, трубно проревев на всю тайгу. Он повернулся в сторону кустов, но не успел сделать прыжка, как раздался новый выстрел сразу из двух стволов. Сохатый упал на передние ноги и тяжело, надрывно ухнул. Агнии жаль было подстреленного зверя.

Из мрака вышли трое, таких же черных, безликих, как ночь.

– Уф, какой шибко большой зверь! – сказал один из охотников. – Шибко сильный зверь.

Агния еще крепче прижалась к земле.

– Экий матерый сохатище, а? – сказал второй охотник. – Вот такого я завалил на Сухонаковой летось. Пудов на двадцать мяса навялил; на семь тысяч он у меня обошелся, стерва.

– Я саданул в него из двух стволов, – сказал третий.

– Ты вроде промахнулся, Иван, – сказал второй голос. – Потому – опосля твоего выстрела он еще повернул на нас.

– Скорее всего, твои заряды, Крушинин, пошли за молоком, – возразил третий голос.

– Все может быть, Иван. Вот Мургашка, он вроде влепил в него здорово!

– Моя стрелял в глаз, – ответил первый голос. – Нету пуля в глаз, за молоком пошла. Ты, Птаха, бил карашо. Уф, здорово! Шибко большой зверь.

– Крушина, давай, жги огня! Мяса жарить будем, кушать будем. Давай, давай, Крушина!.. – кричал голос, как видно принадлежащий Мургашке.

– Костра не будем разводить, – возразил второй голос. – Нам надо поскорее сматываться из Лешачьих гор. В другом месте подпустим красного петушка.

– Зачем ходить? Куда ходить? Огонь не придет на Лешаки. Кругом старые гари – леса нет. Мало-мало можно отдыхать. Мясо кушать можно.

– Оно так, токмо сам-то нас ждет, как уговорились.

– Немножко будет ждать. Ничаво! Отдыхать надо.

– С мясом-то как будем? Может, взять лошадь в заповеднике да перевезти?

Крушинин поддержал:

– Разделаем вот да завернем в шкуру. Утре перевезем. Женщинам только шепни – моментом расхватят.

«Так вот кто жжет тайгу!»

Тайга горит чуть не каждый год. И люди уже к этому привыкли. Но такого пожарища давно не было. С самого тридцатого года, как помнят люди.

Надо поскорее уйти незамеченной.

Не дожидаясь, что будут делать дальше браконьеры, Агния поползла в сторону…

VII

…Тайга горела, горела, горела! Окрест на десятки километров все пылало, пылало, пылало. Даже небо по ночам дышало жаром.

Белую Елань кутала плотная мгла чадного дыма, будто кто стлал по земле невероятно огромную рваную шаль с длинными бахромами.

Ночами, если подняться на Татар-гору, видно было, как пламя танцевало на далеких таежных хребтах. А днем весь горизонт был укутан в непроницаемую сизую мглу. Вековые пихты и ели, разлапистые сосны по песчаным склонам рассох вспыхивали от комля до вершины красными столбами. Две-три секунды – и от заматерелого дерева оставался тощий огарышек, торчащий свиной щетинкой.

Страшен пожар в тайге!

Горели медведи, белки с пушистыми хвостами, проворные рыси, красавцы-маралы с неокрепшими летними рогами и отяжелевшие матки. Никакая живность не могла спастись в пожаре леса. Там, где бушевало пламя, – лежало безжизненное черное поле с дымящимися огарышками деревьев.

Однажды утром на Белую Елань вылетело пяток маралов. Измученные, безразличные ко всему, звери шли серединой улицы, не обращая внимания на собачий переполох, сопровождавший их от крайней избы Михея Заболотного до дома Санюхи Вавилова. Как-то под вечер в улице появилась тяжелая медведица с двумя пестунами. Она вылетела из-за Малтата как очумелая, прокосолапила по улице, но, вовремя опомнившись, кинулась в проулок Авдотьи Головешихи и скрылась в зарослях чернолесья.

Где-то высоко в небе день и ночь ревели самолеты, кружась над огненным океаном. Самолеты пролетали над деревней, сбрасывали пакеты, указывая, в каких местах возникли новые очаги огня. И люди, от мала до велика, шли на тушение пожара, задыхаясь в смрадном, вонючем дыме, стелющемся низовьем, лезли в холодные воды рек и ключей и все шли и шли, не в состоянии подступить к огню.

Когда попробовали тушить встречным огнем, вышло совсем плохо. Встречный огонь понесло на промышленные массивы леса, куда повернул ветер.

Анфиса Семеновна голосила:

– Ой, тошно мне! Ой, тошнехонько! Сгорит Агния-то в этом пожарище. Сгорит! И малого сгубит, горемычная!..

– Не наводи паники. Поди, уже давно выбилась к геологам, – утешал Зырян.

Под вечер собрались тучи. Они ползли медленно, наливаясь синевою, будто им трудно было подступиться к горящей тайге.

Аркадий Зырян, проснувшись ночью, услышал, как по крыше дробно забарабанил дождь. Выбежал на крылечко в одних подштанниках, поглядел на обложные тучи – и ну танцевать, шлепая по приступкам голыми пятками.

– Ат-та-та-та! Та-та! Ат-та-та! Еще прибавь! А ну, небесная канцелярия, выдай по моему наряду. Еще! Еще! Так ее, так ее, дуру пересохшую!..

И дождь, будто подчиняясь Зыряну, припустил как из ведра. В доме проснулись ребята – Федюха и две дочери, и даже Полюшка Агнии. Соскочила и Анфиса Семеновна. Как же можно было лежать в такой праздник, как явление дождя на испепеленную пожаром и зноем землю, на увядшую и заброшенную огородину, на сварившиеся хлеба на склонах отрогов Татар-горы? Теперь, может, и Агния с Андрюшкой скоро придут!

Вся семья Зыряна высыпала на крыльцо.

– Слава тебе господи, мать Пресвятая Богородица-заступница смилостивилась! Сроду не молилась и то помолюсь, – сказала Анфиса Семеновна, протягивая ладошки под дождевые капли.

– Ты же пророчила, что тучи разойдутся! Хэ! Пророк. Если сказано – дождь нужен, значит не замедлит явиться. Потому – у советской власти с небом нерушимый контракт заключен. Теперь жди. Не сегодня завтра – Агния прибудет!

– Хошь бы скорее дал-то Бог! Не радуйся допрежь времени. Заплясал, как маленький. А ну, иди обуйся!

– А ты не нукай. Я не мерин. Если говорю, значит имею достоверные сведения, а так и предчувствия… Агния не из таковских, чтобы в тайге пропасть!

– Фу, как небо-то заволокло! – вставила Полюшка, спросонья поеживаясь от дождевых капель.

– А ты не фукай! Этот дождик теперь для твоей матери и для всей живности слаще меду.

Дождь лил и лил. Пересохшая пыльная улица впитывала дождевую воду, собирала в канавы и гнала мутным говорливым потоком в пойму Малтата. Гроза шла сторонкой. Над Белой Еланью вспыхивали молнии. И после каждой вспышки молнии через несколько секунд урчал гром. VIII

Глубокой ночью Агния с Андрюшкой подошли к Верхнему Кижарту, где работал со своим отрядом главный геолог приискового управления Марк Граник.

В низине, возле реки, в трех избушках-времянках жили рабочие прииска. Со всех сторон откуда-то налетели собаки. Из первой избушки вышел мужик, пригляделся, спросил: кто идет и откуда?

– Агния Вавилова? Вот те и на! Живая. Думали, сгорела в пожарище, – удивился мужчина и подошел ближе. – Тебя же ищут наши геологи. Сам Двоеглазов два дня крутился на вертолете над тайгой, да разве что узришь в этаком дыму!

– Ищут? – У Агнии дрожали ноги в коленях и во всем теле разлилось такое бессилие, что она еле стояла. – Он здесь, Двоеглазов?

– Еще позавчера уехали все. Беда у них стряслась. Говорят, будто тайгу поджег