– Маня, Маня! Да ты погоди… Манечка…

Мамонт Петрович вылетел из сеней в ограду, как стрела, пущенная из лука, и, не оглядываясь, вздымая брызги в огромной луже посередине улицы, помчался в проулок с резвостью стригунка.

«Опять воюют», – подумала Анисья.

Вся деревня знает, что не проходит недели, как Мамонт Петрович с Маремьяной Антоновной делят горшки и черепушки, запираясь один в переднюю избу на диван, другая в горницу, и так живут, обходя друг друга, как солдаты двух воюющих армий на рубеже огня. В такое время в их доме царит хаос первоздания. Они подолгу спорят, уточняя и утверждая правила внутреннего распорядка: кому утром доить корову, кому вечером, кому в обед, кто должен присматривать за курицами, индюшками, гусями, кто и когда обязан скоблить в сенях и на крыльце. В дни таких междоусобиц зачастую корова уходит в табун неподоенной, гуси беспрестанно гогочут, надоедая соседям. Дед Аким Спиваков, чья изба зачинает забегаловку, хворостиной гоняет Маремьяниных поросят, и вообще творится черт знает какая неурядица! И что обиднее всего: Мамонт Петрович в такие дни до того тощает, что еле ноги волочит – то обед не успевает сготовить для себя, то печь занята, то хворост вышел, то посудина прибрана в горницу супруги, куда ему путь заказан.

По всему видно, что горница – святыня хозяйки. Мамонт Петрович занимает куть.

Сразу у двери стоял его жесткий диван с тощим матрацем, байковым одеялом и плоской подушкой, смахивающей на прошлогодний каравай хлеба. На стене – полки с книгами. Толстые, тонкие, совсем крохотные. Он читал все, что попадало под руку: медицинскую, философскую, политическую литературу. Особенно увлекался проблемами Галактики. На стене тут же висела подзорная самодельная труба, не хуже Коперниковой, и еще какие-то предметы, о практическом применении которых трудно было сказать что-нибудь определенное… Над спинкой дивана – картины неба. Тут и звездная карта, и египетские жрецы, наблюдающие появление Сириуса, и старинный русский рисунок, на котором представлена Земля в виде лепешки на трех китах.

Живут они, как говорится, на разных планетах. Жена – с пузатым сепаратором да с молитвами. Муж – с философствованием и мечтами, когда же наконец изобретут такой межпланетный снаряд, на котором бы он мог улететь из Белой Елани хотя бы на Луну?

По передней избе ходили гуси, пятная зелеными отметинами Маремьянины самотканые половики. Такое чистоплотная Маремьяна терпела только во времена баталий.

Вернувшись в избу, Маремьяна даже не повернулась в сторону Анисьи.

– Кыш ты, проклятый! – пнула она под зад захлопавшего крыльями гуся так, что тот, загоготав, вылетел на крыльцо. И еще более рассердилась, вляпавшись и поскользнувшись на крашеном полу. – Ишь что наделали, окаянные! Ведь говорила же, говорила, выгони гусей в пойму!.. У-у! Лодырюга, лодырюга, спасу нет! Согрешила я с ним, – как бы оправдываясь, повернулась она к Анисье. – Значит, ушла, говоришь? Ну, ну… Что это вы опять с ней не поделили?

– Можно мне у вас… чемодан оставить?

– Чемодан?! – Маремьяна Антоновна подумала минуту и, польщенная доверием, сменила гнев на милость. – Отчего же не можно?… Можно. И сама побудь. Хошь в горнице у меня побудь… Располагайся. Может, олух энтот маленько встряхнется… Замордовал он меня, леший! Ох, грехи, грехи! – И пошла в горницу, опустилась на колени перед иконами. – Стану я, раба Маремьяна, благословясь, пойду, перекрестясь, из дверей в двери, из ворот в ворота, под светел месяц, под луну Господню, под часты звезды, – бормотала она, усердно кладя поклоны… – На киян-святом море стоит святая церква, в той церкве стоит злат престол, на том престоле сидит мать Пресвятая Богородица со всеми ангелами, со всеми со архангелами, со всей силой небесной: Иваном Предтечей, Иваном Богословом, Иваном Златоустом… Все отцы-пророки, молите Бога за нас…

Вернулся Мамонт Петрович с паяльной лампой.

– Вот принес, – буркнул он.

Маремьяна перевела дух, поднялась, ухватившись за поясницу. На лбу у нее выступила испарина.

– Полегчало? – кинул Мамонт Петрович, взирая на нее исподлобья.

– Иди, зови Михея. Резать надо. Неуж я опять сама должна?!

Завязь десятая I

Худое было настроение у Мамонта Петровича, когда он утром пришел на племенную конюшню колхоза. В неизменной потрепанной телогрейке Мамонт Петрович шел таким давящим шагом, что конюх Михей Шумков по одной его походке догадался, что заведующий конюшней не в духе, подходить к нему с разговорами в такие минуты было крайне рискованно.

Михей Шумков прибирал двор конюшни.

Караковый мерин с лохматыми бабками, переминая ногами, стоял у коновязи. Мерин леспромхозовский. На нем ездит Анисья.

– М-да! – кашлянул Мамонт Петрович.

В стойлах лениво жевали овес племенные жеребцы и кобылицы. За первые послевоенные годы конюшня значительно поредела; много незанятых перегородок с кормушками, но и то, что осталось, не в каждом колхозе имеется. Не будь Мамонта Головни, навряд ли объединенный колхоз «Красный таежник» имел бы и такую конюшню. Мамонт Петрович заботливо выращивал лошадей, которых он считал по достоинствам на втором месте после человека.

– Эх-хе-хе, мученики! – покачивал головою Мамонт Петрович, остановившись возле вороного иноходца со сбитыми плечами – Юпитера. – Не Лалетину на Юпитере ездить! Ему бы свинью в упряжку. А ты, Юпитер, будь смелее! Бей его копытами, хватай зубами, отстаивай жизнь в непримиримой борьбе с негодяями! Что он с тобой сработал, а? Плечи в кровь избил, и на передок жалуешься.

Юпитер скосил глаза на Мамонта Петровича и, будто понимая, потянулся к нему мордой, положив голову на плечо хозяина.

Так они постояли минуты две. Юпитер от удовольствия прижмурив глаза, а Мамонт Петрович от негодования матюгаясь сквозь зубы на председателя колхоза Павла Лалетина.

Или вот Марс, пятое стойло слева. Марс – гнедой рысак с тонкими ногами, помесь арабской лошади с орловской породой, хваткий на зачине. Как почует вожжи, рванет, ну, кажется, будь закрытыми ворота, сиганет птицею через ограду. Что стоит один взгляд Марса. Так и стрижет белками. Иссиня-голубоватые белки перекатываются в глазницах. А хитер, мошенник! Стоит гнедому почувствовать под ногами избитую проселочную дорогу за деревней, как хвост у него обвисает, голова клонится книзу, и он из крупной рыси переходит на ленивый шаг: «Знаю, мол, торопиться некуда!»

Характер Марса выработался в поездках бывшего председателя колхоза Гришина. Ленивый, пухлощекий и всегда сонный, любящий показать товар лицом при районном начальстве, Гришин обычно, когда оставался один, отпускал вожжи и храпел всю дорогу. Марс завозил его куда-нибудь к зароду, к полевому стану и там спокойно отдыхал, покуда Гришин всхрапывал. Но стоило Гришину завидеть деревню, он вдруг преображался, нахлестывая Марса, что называется, в хвост и в гриву.

А вот и гордость колхоза – пара вороных: кобылица Венера со звездочкой и жеребец, единственный чистокровный рысак, названный Звездой, вероятно, потому, что в расходе были наименования всех планет, известных Мамонту Петровичу. Красноглазые, стройные, мощные лошади! На Венере и Звезде изредка выезжает сам Мамонт Петрович в Каратуз. Не один раз зарился на них Павел Лалетин, скандалил с заведующим конюшней, но последний поднес Лалетину кукиш, на чем Лалетин и успокоился.

– М-да, – крякнул Мамонт Петрович. – Когда Лалетин из Минусинска вернулся?

– Да вроде на зорьке.

– В себе или как? На взводе?

– Под хмельком. Но не так чтобы очень.

– Гм! Кто принял от него Юпитера?

– Дык я, Мамонт Петрович. Плечи сбиты, и так весь в мыле.

– М-да. Акт требуется составить. Разберем на правлении.

– Дык председатель же, какой акт?

– Для свистунов, Михей, нет указания правительства относительно поблажек, – сурово загремел Мамонт Головня, подкинув пальцем свои рыжие усики. – Перед законом советской власти все равны – Лалетины, Вавиловы, Шумковы, председатель, секретари райкомов, горкомов! Все отчет должны держать за свои поступки, а так и по поводу своей жизни. До каких пор я буду внушать тебе, что каждый на своем посту – президент, а не шайба от винта. Имей в виду, последнее замечание.

– Имею. Но все ж даки, как там ни говори… А где же конюху заставить председателя колхоза подписать акт?

Михей Шумков раздумчиво поскреб пальцами в сивой бородке.

А вот и Анисья.

– Что ты такой хмурый, папа?

– А вот глянь, что