— Некая женщина!

«Некая» чуть удивила в устах Василия Ивановича. Хотя все верно, некая.

— И ничего больше не сказала?

— Сказала!

Ответил и перетаптывается. Считает, что дал ответ.

Насколько Василию Ивановичу можно доверять… Ему-то самому можно, а вот его утверждениям — вопрос.

Раньше Варваре Сергеевне действительно звонили из музея, с работы, и у него как-то перескочило из прошлого… Нет, с кем-то ведь говорил Василий Иванович, и трубка на проводе болталась.

— Что сказала женщина?

— Что Варька хотела подарить музею икону!

Вот оно. В каждом деле — из тех, что удалось довести до победного, — есть такой переломный момент, когда будто лопается в воздухе невидимая струна. Негромкий звук, который меняет все. Что же, десять дней напряженной работы. Хотя, конечно, иной раз десять месяцев прыгаешь, а дело уезжает в архив нераскрытым.

Другой, значит, музей, если речь об иконе. Сама Кроевская работала перед пенсией в Музее авиации и космонавтики, там иконы если и нужны, то на растопку, если вдруг отопление отключат.

— Будто хотела подарить икону, а потом не звонит. А она не могла звонить! Она умерла! Убили ее!

Покровский посмотрел на опечатанную дверь комнаты Кроевской. Есть там за дверью икона. Но как в анекдоте про милиционера и его день рождения: «Давай подарим ему книгу» — «У него уже есть книга»… Икон, как и книг, могло быть больше одной.

Эх, зайти в квартиру на две минуты раньше, до звонка… Перехватил бы он трубку.

— Скажите, Василий Иванович, это первый звонок Варваре Сергеевне со дня ее смерти?

— Первый! Первый! Со дня!

Вот и пойми, правда ли это, или просто поддакивает.

Открылась дверь Раи Абаулиной:

— Василий, кто к нам? О, это вы, товарищ офицер! — смутилась. — Я в таком виде…

Рая Абаулина была в розовом халате, на голове бигуди.

— Ничего, ничего… — Покровский тоже немножко смутился.

— Выходной у меня сегодня, вот я и это… Вы со мной хотите поговорить? Заходите! Вы же не были у меня в комнате, а вам надо, милиция! Хочу все знать!

В комнате много мебели, большая тахта, старинная ширма, трюмо, до неправдоподобия плотно заставленное пузырьками-склянками, флаконами-банками. Шкаф разинул пасть, оттуда вываливается розовое, голубое, лимонное. Рая Абаулина подошла, быстро запихнула. Но и на тахте полно разноцветных женских вещей. Ночная кружевная рубаха, в частности. В Москве такую называют комбинацией, в Свердловске комбинашкой, в деревнях доводилось слышать «комбине». Рая Абаулина поймала взгляд, усмехнулась, убрала комбинацию. На ногах у хозяйки тапочки с розовыми помпончиками. Гитара с розовым бантом на грифе. Цветной телевизор «Рекорд». На телевизоре вышитая салфетка, на салфетке книга «Мастер и Маргарита» с закладкой ближе к середине. На полу неплохой ковер, на нем пустая бутылка из-под «Тамянки». На подоконнике трехлитровые банки с натянутыми на них разноцветными париками. Плитка электрическая двухконфорочная на тумбочке, рядом редкая вещь — гейзерная кофеварка.

— Будете кофе? — спросила Рая Абаулина. — У меня хороший. Только что намолола.

— Не откажусь…

Рая подошла к тумбочке, нагнулась, халат немного задрался, обнажил крепкие розовые икры-кегли, очень упругие на вид. Покровский понимал, что в основе уверенности в невиновности Раи Абаулиной — ее солнечная энергия, веселая праздничность… Надо быть осторожнее!

На полу домотканые половички, на кровати подушки горкой, на стене коврик с лебедем и тут же, по деревенской традиции, много фотографий в рамках. В центре лицо решительного мужчины, из тех лиц, что будками называют. Рот большой, как у…

— Брат! — догадался Покровский.

— Наблюдает, стережет меня, — хихикнула Рая Абаулина.

Глядя на упрямые скулы, на волевой рот, в настороженные глаза бригадира, Покровский вспомнил мужика из Пышмы, с которым довелось столкнуться лбами по одному делу. Немолод уже был, а мельхиоровую вилку на глазах Покровского пополам согнул. Его с семьей в порядке раскулачивания в середине тридцатых из родных изб на Оке вывернули и пустили по дорогам без порток, а к началу войны он на Урале уже в председатели колхоза вышел. Вот и Раи Абаулиной брат — видно, что за человек. Каждый год может на «Москвич» сестре зарабатывать, да еще на мотоцикл мелочь останется.

— Не поймали, значит, маньяка?

— Может, поймали… — зачем-то возразил Покровский.

— Поймали бы, не пришли бы.

— Тоже верно…

— Я ваших много вижу — ресторанное дело беспокойное. Иллюзий не питаю, но думала, что маньяка милиция способна поймать. Он же всем угрожает, у милиционеров тоже мамы, бабушки!

Говорила с веселым вызовом, как бы одновременно отделяя Покровского ото всей прочей милиции, но как бы и не до конца отделяя.

Ну, раз с вызовом…

— Вы удивитесь, Рая, но это не маньяк. У каждой смерти свои причины, один из убийц уже пойман.

Версию про псевдоманьяка трудно было бы Рае ввинтить, да и нельзя, это к оперативной тайне относится.

— Да что вы говорите? — испугалась Рая. — Наш пойман, который убил Варвару Сергеевну?

— Нет, не ваш пока.

— А… чей? — спросила Рая Абаулина, обалдело мотая головой. — Как так?

Кофе — хорошо вышел. Не то что вах-вах, но комплимента заслуживает, и Рая Абаулина видела, что комплимент искренний.

— Это я уже в Москве насобачилась, — призналась Рая Абаулина.

— Многому, наверное, уже насобачились, — улыбнулся Покровский.

— Я, не поверите, когда приехала, не понимала, зачем к пирожному ложечку подавать.

Покровский улыбнулся. В смысле, в деревне все руками едят?

— А теперь я и ложечкой его не ем. В нашем ресторане, конечно, ложечку… А в хороших местах к пирожному подают только специальную вилочку, — закончила Рая Абаулина.

Покровский вспомнил подполковника Сиднева, который в столовой на Петровке ел ложкой даже пельмени и макароны. Утверждал, что вилочки-ножички и прочий застольный этикет — не более чем манипуляция. Внимание от сути блюда отвлекают, чтобы воровать было легче.

— Ваш пока не пойман, — сказал Покровский. — Но похоже, что у вашего убийства, как и у других, есть конкретный выгодоприобретатель. В том числе ищем среди соседей.

— Среди нас? И среди меня тоже? — мотнула головой Рая Абаулина и села. Открыла рот от изумления.

Ноги от растерянности так расставила, что лучше и не смотреть.

— Я уверен, что вы ни при чем, — сказал Покровский. — Иначе бы не стал раскрывать тайну следствия. Но ведь лучше, что вы знаете, правда?

— Так, а почему на меня-то думают? — не слушала Рая Абаулина. — Из-за комнатки?

— Я на вас не думаю! Но такая может быть логика. Сначала вы племянницу прописали, и тут же кто-то соседку упромыслил…

— Что сделал?

— Убил… Упромыслил, так тоже говорят, — Покровский не стал уточнять, кто так говорит.

Рая Абаулина смотрела некоторое время в