одну на редкость глупую практикантку из школы милиции, ни к какому делу не могли ее приспособить, и Покровский предложил поручить Людочке поработать с собранием сочинений Ленина в кабинетах начальства. Поперелистывать, помять слегка корешки, кое где уголки загнуть, подчеркнуть карандашом несколько «архиважно». А то стоят тома слишком уж девственными — зря, что ли, Ильич столько букв наконопатил.

— Но основные следственные действия проводятся по версии номер один, — сказал Подлубнов и посмотрел на Жунева. — Продолжаем искать… как сказать… обычного, так сказать, маньяка, а не псевдоманьяка?

— Безусловно, — сказал Жунев. — Продолжаем опросы по территории, ищем таинственного человека в чебурашках. Проведена колоссальная работа… Такие-то и такие-то цифры опрошенных… Плотно работаем по кооперативам творческих работников. Там, знаете, много от «Аэропорта» до «Сокола»: артисты, циркачи…

— Этих в первую очередь на подозрение, — грозно сказал лысый генерал.

— Артистов? — спросил Жунев. Было видно, что он готов, в угоду генералу, выдать что-нибудь перчененькое про артистов.

— Да чем артисты-то плохи? Артисты хорошо! Нонна Мордюкова… — генерал было мечтательно зачмокал, но вернулся к реальности. — Я про циркачей!

Тут Жуневу и не надо было под генерала подделываться, циркачей он и сам недолюбливал. Рассказал про дрессировщика коров.

— Мерзавцы! — с возмущением сказал генерал. — Вымени живого не жухали, а туда же! На циркачей я прошу самое пристальное внимание…

Жунев опять поддакнул, ввернул ловко клоунов, вот ведь дебилы дебилами, лысый поддержал… Быстро на этом спелись. Хуже всех выходили по их словам дрессировщики хищников. Их вагоны, когда за границу на гастроли везут тигров и львов, никто не проверяет, себе дороже подо львом колупаться. Вот они и возят за границу ворованное золото, из-за границы наркотики.

В результате лысый генерал вдруг сказал:

— И знаешь, я подумал… Идея про спрятанное убийство… Интересная идея!

У Подлубнова на столе стояла сигаретница в виде избушки: нажимаешь на трубу, выдавливается сигарета. Для гостей — сам Подлубнов не курил, только трубку сосал. Тот, что из парткома, на этих словах лысого забыл, что на совещаниях у начальства не курит, нажал на трубу, взял сигарету, сунул в рот. Попробовал вписаться в изменившуюся атмосферу. Поддержал, что творческую интеллигенцию надо внимательно… того-этого.

— Знаем мы их! Сплошные фиги в карманах. А вы попусти…

— Обижаете, — перебил осмелевший Жунев. — Шерстим как цуциков.

Расстались, в общем, с министерскими почти друзьями, лысый генерал спросил под занавес всех, знает ли кто, какое у Нонны Мордюковой настоящее имя? Никто не знал. Генерал сказал. Все поцокали языками.

— Подходит! — сказал Жунев.

— Баба статная! — подтвердил генерал.

Ну, отстрелялись, руки развязаны теперь. Самое время для второго дыхания. Тут как тут Фридман с интересными новостями, бродит вокруг фикуса, увидел начальство, побежал навстречу:

— Я из Института смазки! Он, кстати, не смазки называется, а смазочных материалов. За Институт смазки меня даже пристыдили там…

— Давай без этой дополнительной сапы, — сказал Жунев. Он уже привык к Фридману и даже по-своему полюбил, но не упускал еще пока случая ковырнуть.

— Без дополнительной: никакой командировки в Омск у Фарятьева в означенные дни не было, — торжественно провозгласил Фридман. — Но и на работе его не было, он брал отгулы!

Ха! А в квартире Ярковой, говоря о командировке, Фарятьев глянул на Марию Александровну, и она закивала. Неужели сговор?

— Фарятьев вообще со странностями, я о нем расспросил, — торопливо продолжал Миша. — У них в Институте смазочных материалов театральная студия. Фарятьев там был инициатором мистической постановки, с дымом, с масками… Даже предлагал участие обнаженной натуры! Все это, разумеется, зарезали.

— Как называлось? — полюбопытствовал Покровский.

У Миши оказалось записано. «Роза и крест». Мистерия.

— Долбанько, фигли, — сказал Жунев. — По описанию смахивает на маньяка.

Действительно, не в себе, похоже, резиновый инженер. «Лыжи и крест». Покровский почесал затылок. Вспомнил неприятные липкие движения Фарятьева, дребезжащий голос.

— Вызывайте его, — сказал Жунев. — Посмотрим, как здесь запищит.

Жунев спешил куда-то, дальше обсуждать не стали, да и нечего обсуждать. И не вызывать надо, а просто с утра доставить на допрос.

Покровскому тоже пора — на Пушкинскую площадь. Десять минут пешком, пятнадцать, если в совсем прогулочном ритме. В театре имени Станиславского давали «Сирано де Бержерака». Девушки спорили на тротуаре.

— Это не тот театр!

— Как не тот? Написано «театр»!

— Дура, тут много театров!

— Вам подсказать? — спросил Покровский.

— Да, подскажите!

— Где театр Пушкина?

— Ты почему сразу не сказала, что Пушкина?

— Да я не там посмотрела!

Театр имени Пушкина, наверное… Глянул в билеты — да. Посмотрел на часы. Без восьми семь сейчас, плюс минимум две минуты задержки, а то и все десять минут задержки.

— Не волнуйтесь, вы спокойно успеваете. Вам сейчас до того угла с Пушкинской площадью, там наискосок через сквер…

Девушки, не дослушав, унеслись вперед на слове «наискосок» — в нем действительно есть какой-то толчок, побуждение к старту. Бегут, расталкивая прохожих. Вскоре у одной слетела с ноги белая босоножка, девушка запрыгала на другой ноге. Кругленькая, невысокая, на данный момент миловидная. Вторая унеслась вперед, заметила, что подруга отстала, затормозила. Показывает вышедшему из «Академкниги» сухому старичку с седой бородкой билет, тот ей снова задает направление. Правильно, лучше уточнить.

Совсем из глубинки девчонки. Какое-то время их рассказ о посещении театра будет главным аттракционом в селе.

«Чуть не опоздали — Людка, дура, туфлю потеряла, а Люська, дура, на билеты не так посмотрела, дура. Была актриса эта… из фильма… играла там одну… Занавес такой! Платья! Люська, дура, говорит, я бы такое платье себе взяла, губа не дура. В буфете были в антракте…»

Но потом воспоминание наскучит и забудется, возвращаться к нему девчонки барышни женщины станут все реже, а остроязыкие недоброжелатели из новых поколений историю переиначат. Эта-то дура врала, будто ее в Москве звали играть в театре, и будет еще версия, что у нее в театре лопнуло платье, ухватила, дура, в ЦУМе на два размера меньше.

Самое неприятное в этом рассуждении, что Покровский, производя его, кажется себе не таким уж плохим человеком, если девчонкам из глубинки сочувствует, но сочувствие ли это… И в любом случае толку им от этого ноль.

Глу-бин-ка. Слово волшебное. Глубинка!

А так, уважаемые дамы и господа, выглядят столичные жительницы.

Черный широкий ремень с большой янтарной пряжкой поверх строгой темно-оранжевой юбки. Сливочная блузка с большой круглой деревянной брошью, пиджак в комплекте с юбкой, туфли на высоком каблуке. Высокая прическа, строгая косметика. Уверенная речь, хороший словарный запас, твердость и доброжелательность. Закадровый голос сообщит зрителю, что эта женщина — кавалер (или лауреат? — скорее, обладатель) значка «Турист СССР», его тяжело заслужить, несмотря на некоторую легковесность