Я пошевелил горящее полешко кочергой, чтобы горело получше.

– А зачем тебе это? Из жалости? – пристально посмотрела она мне в глаза.

– Жалеют слабых, а ты сильная. Нет, не из жалости. Ты и правда мне сразу понравилась, а Катюшка так вообще чудо. Я теперь просто не представляю себя без неё… и тебя. Я понимаю, что ты ко мне не испытываешь никаких чувств, но прошу тебя подумать. Как жене командира Красной армии и Героя Советского Союза, тем более дважды, тебе будет легче поднимать дочь. У вас будут льготы, вы сможете эвакуироваться. У меня никого из близких нет, и я оставлю тебе свой денежный аттестат. Пожалуйста, не торопись с отказом. Хотя бы ради Катюшки. Она стала мне по-настоящему дорога. А с чувствами давай разберёмся после войны. Если ты решишь, что между нами что-то есть, то, значит, у нас будет семья, ну а если нет… Я приму любое твоё решение, но только после войны.

– Все так и скажут, что ради пайка, – вздохнула Света.

– Да плевать, кто что скажет, – вскрикнул я, но сразу замолк, так как девочка тревожно завозилась под одеял-ком. – Плевать, кто что скажет, – уже вполголоса продолжил я. – Ты о ребёнке думай, а не о том, что другие говорят. Умные поймут, а на дураков не надо обращать внимания.

– Я подумаю, – произнесла Светлана, глядя на огонь. – Ты только меня не торопи. Дай мне немного времени.

Так мы просидели ещё почти час, рассказывая друг другу о себе. Катюшка вдруг начала плакать. Светлана метнулась к дочери, но я опередил её и взял малышку на руки. Боже, какая же она худенькая и лёгкая как пушинка.

Девочка открыла сонные глазки и, счастливо улыбнувшись, чуть слышно произнесла:

– Папа…

Я нежно прижал её к себе и прошептал ей на ушко:

– Спи, котёнок мой родной, папа рядышком с тобой. Папа всегда будет рядом.

Вот точно так же я любил своих дочек там, в оставленном мной прошлом-будущем. И точно такие же слова шептал им на ушко. А сейчас я испытываю точно такие же чувства к Катюшке.

Уложив девочку спать, просидели со Светланой за разговорами ещё пару часов, пока она не начала откровенно клевать носом. Отправил её спать, а сам ещё долго сидел, время от времени подбрасывая в печку дрова и пытаясь разобраться в своих мыслях. Уже ближе к утру забылся в полудрёме, сидя на табурете и прислонившись плечом к шкафу.

Очнулся оттого, что просто замёрз. Дрова в буржуйке давно прогорели и в промёрзшей комнате вновь похолодало. Что интересно, на меня был накинут мой полушубок – видимо, Света просыпалась и укрыла меня им.

Интерлюдия

Светлана

Была ли она когда-нибудь счастлива вот так, по-настоящему? Пожалуй, что нет. Во всяком случае, Света такого не помнила. Было какое-то ощущение счастья, когда родилась Катенька, но и оно было смазано гибелью Степана, отца девочки.

Своих родителей она помнила очень смутно. Нежную, любящую маму и сильного и доброго отца. Они умерли от тифа, когда Свете только-только исполнилось пять лет. Её взяла к себе двоюродная сестра отца, тётка Глафира. Да и не взяла бы, но тут сработал принцип «а что люди скажут». Муж тётки Глафиры, Николай Тимофеевич, был начальником ОРС, и они очень боялись, что о них могут плохо подумать.

И началась жизнь маленькой девочки в качестве обслуги у богатых родственников. Ей приходилось убираться в большом доме, мыть посуду, стирать, готовить еду. На то, чтобы поиграть или почитать и порисовать, уже не оставалось ни сил, ни времени. Когда муж тётки Глафиры, низенький, с лоснящимися от жира щеками, приходил, как он говорил, со службы, она была обязана снимать с него сапоги, надевать ему на ноги тапочки, подавать газету, а потом бежать и начищать до зеркального блеска его обувь. И попробуй что-то сделать не так – замоченный прут у тётки всегда был наготове, и била она им очень болюче. Правда, делала это так, чтобы со стороны следов не было видно.

Изредка тётка наряжала её и выводила на прогулку. При этом всем встреченным знакомым со слезой в голосе рассказывала, как же ей тяжело воспитывать сиротку. Но не бросишь же родную кровиночку, вот и приходится ей, всей такой несчастной, воспитывать и содержать девочку, раз уж своих детей нет. А «кровиночка» в это время прятала за спиной руку, на которой из-под рукава платья выглядывал свежий багровый след от прута.

В школу Света пошла с огромной радостью, ведь это был отдых от постоянной работы по дому, от тёткиных тычков и затрещин. Ох как не хотела тётка Глафира отпускать её учиться, но, опять-таки, разговоры пошли, почему это их племянница в школу не ходит.

– Ой, да она же совсем глупая, – всплеснув руками, говорила тётка. – Вся в родителей своих непутёвых. Ничего не может запомнить, так чего уж позориться-то.

Но всё же пришлось отправлять девочку в школу, перед этим строго-настрого предупредив её, чтобы не болтала лишнего, иначе мигом окажется в детском доме. Детского дома Света боялась и поэтому помалкивала. Учиться ей нравилось. Она впитывала знания как губка, стараясь при любом удобном случае задержаться в школе подольше. Здесь у неё наконец-то появились подруги, учителя нахваливали её. Но рано или поздно приходилось возвращаться в дом к тётке, где её ждала работа. Уроки она учила поздно ночью, спала пару часов, рано утром вскакивала, готовила завтрак, накрывала на стол и бежала на учёбу.

Когда Света немного повзрослела и начала округляться в нужных местах, Николай Тимофеевич начал посматривать на неё каким-то новым взглядом, при этом его поросячьи глазки становились масляными. А вскоре он начал откровенно приставать к ней, время от времени зажимая в тёмном чулане. Она лишь крепко зажмуривала глаза и до крови прикусывала губу, пока муж тётки елозил своими потными ладонями у неё под кофточкой, при этом пыхтя как паровоз. Потом он вздрагивал, резко выдыхал и весь как-то даже сдувался. Вытирая пот со своей лысины и с шеи, он в очередной раз предупреждал Свету, чтобы помалкивала, и уходил по своим делам, а она беззвучно плакала, уткнувшись лицом в тоненькую подушку в своём чуланчике, в котором жила.

Едва ей исполнилось шестнадцать лет, она тайком забрала из тёткиного комода справку от школы об окончании семи классов, метрику о рождении, вытащила из своего тайничка с большим трудом скопленные шестьдесят рублей и, пока никого не было дома, бегом побежала на вокзал,