была категорически не похожа на все, что ранее он видел и создавал. План ее родился всего за шесть ночных часов. Четыре пятых всех линий и отметок на этом плане были сделаны лично рукой императора – целая ночь вдвоем с монархом над картами и планами города. Роман Исидорович еще неделю ходил больной, никак не мог восстановиться, столько душевных и физических сил отняла эта работа. Но зато по количеству новой, свежей, нестандартной, уникальной информации о полевой фортификации эта ночь стоила академического года!

Главный, бившийся беспомощной птицей в голове генерала вопрос: «Откуда он все это знает?» – находил только один, абсолютно не соответствующий воинствующему материализму ответ: «Помазанник ведь божий – даровано свыше!»

План, разработанный вместе с императором (хотя честнее – разработанный императором, ибо Кондратенко чувствовал себя рядом с ним школяром на экзамене у профессора), был прост только в одном – девять десятых всех работ по его реализации заключались в примитивной выемке огромного количества грунта на огромной территории. Харбин и подступы к нему – равнина, и в эту плоскую местность предстояло буквально вкопать две дивизии, превратив их в подобие кротов-землероек. Ничего, хотя бы отдаленно напоминающего знакомые люнеты и редуты, никаких внешних признаков оборонительных сооружений! Пологие скаты, небольшие холмики, выступающие над поверхностью на одну-две сажени, все остальное – на уровне земли и под землей.

За новое дело Роман Исидорович взялся с молодежным энтузиазмом. На 1902 год общая численность инженерных войск и служб составляла сорок тысяч человек в пятидесяти четырех батальонах, четверть из них была передана Кондратенко. Но сил и времени все равно не хватало. Три линии обороны, больше трехсот верст непривычно изломанных окопов. Последние ходы сообщений упирались в самую границу города, и все это за какие-то две недели…

Первые две линии обороны и западную часть третьей, прилегающей к Сунгари, заняла самая многочисленная дивизия, сформированная по старым штатам генерал-майора Ренненкампфа. С тыла и с фланга ее подпирала кадрированная дивизия генерала Гернгросса[38] – офицерские выжимки двух Сибирских корпусов. Она занимала восточную часть третьей линии обороны и центр города. Только здесь, строго по плану императора, успели возвести долговременные земляные огневые точки, благо их было чем насыщать.

Дивизия Гернгросса получила на вооружение невиданное для старой армии количество пулеметов – на каждый взвод по два новейших ручника Федорова – Рощепея, внешне похожих на располневшие трехлинейки, и один солидный, элегантный, как рояль, станковый браунинг. Пулеметчики быстро осваивали отданное им на откуп «подземное царство», деля его с артиллерийскими корректировщиками подполковника Бржозовского[39], чьи шестидюймовки стояли ближе всех к Владивостоку за речкой Модягой, или по-маньчжурски – Модягоу.

Скрежетал о грунт шанцевый инструмент, в мастерских на пристани грохотал паровой молот, шлепали по речной воде древние пароходики, и над всей этой рабочей, деловой суетой незримо витал тревожный дух прифронтового города, так знакомый многим харбинцам по недавнему восстанию ихэтуаней.

– Поручик! Узнайте, что там за суета у причалов Сунгари? – распорядился Кондратенко.

Исполнительный адъютант, даже забыв отдать честь, растворился в суете Железнодорожного проспекта среди обладателей военных мундиров и партикулярных костюмов, торопящихся на посадку в поезд, отбывающий во Владивосток. Петербургское направление уже неделю как было перекрыто.

«Не успеваем, ах как не успеваем!» – подумал Кондратенко, придирчиво осматривая тянущиеся вперед и вбок ходы сообщений, над которыми мелькали кирки и лопаты.

И вдруг раздался такой знакомый еще с Русско-турецкой войны свист, и около железнодорожной насыпи вздыбилась земля, хлестнув по стоящему на путях поезду каменной крошкой и чугунными осколками. Первые заполошные крики раненых, женский визг и разноязычную ругань перекрыл еще один взрыв, сверкнувший на этот раз прямо на перроне и превративший пеструю толпу в орущую, обезумевшую человеческую массу, ломившуюся в разные стороны от внезапно и неизвестно откуда прилетающей смерти.

Все дальнейшее Кондратенко помнил смутно. Он куда-то бежал, что-то кричал, отдавал распоряжения, ему отвечали, отрывками в ушах звучали чьи-то доклады, пока земля перед глазами не встала на дыбы и душная, грязная волна горячего воздуха не бросила его безжалостно на землю.

Начальник штаба Приамурского округа пришел в себя в просторном блиндаже, куда набилось множество народа, вообще не относящегося к гарнизону укрепрайона. Штатские, спрятанные от обстрела, причудливо перемешались с постоянными обитателями блиндажа, превратив строгое армейское обиталище в подобие цыганского табора. Среди этой штатской публики абсолютно чужеродным телом возвышался у амбразуры вороненый «Браунинг», да безумной трелью надрывался полевой телефон, ожидая внимания связиста, кричавшего что-то в другую трубку.

– Доложить обстановку, – почти шепотом приказал Кондратенко адъютанту, заметив его сидящим у топчана и занятым перевязкой какого-то тучного мужчины с окровавленной головой, в пенсне, скособоченном так нелепо, что оно, как увеличительное стекло, демонстрировало плотные усы, забитые песком и каким-то мусором.

– Гренадеры Ренненкампфа прошляпили вооруженные пароходы англичан, – не прекращая санитарные манипуляции, вполголоса доложил адъютант. – Те подошли вплотную к берегу под видом купцов, выбросили десант прямо на пристань и сразу начали обстрел города. Одновременно японцы начали фронтальную атаку со стороны Мукдена. Первую линию обороны прорвали с ходу, сейчас бои идут у второй. Бржозовский одной батареей поставил заградительный огонь по фронту, второй пытается нащупать английские пароходы. Осторожничает, боится задеть мост и жилые кварталы: там же семьи, дети…

– Что с десантом?

– Неизвестно. Сначала стреляли шибко, теперь тихо. Телефонная связь нарушена. Вестовые не вернулись. Есть подозрения, что штаб Ренненкампфа в результате неожиданной атаки десанта уничтожен или пленен. Гернгросс приказал полк Лечицкого перебросить на правый фланг и организовать дополнительную линию обороны вдоль железной дороги. Фактически Харбин уже разрезан на две части…

– То есть дивизия Ренненкампфа обезглавлена, – прошептал Кондратенко, опуская голову на жесткую, набитую травой подушку – Тогда нет ничего удивительного в том, что первая линия не удержалась. Да и вторая вряд ли долго протянет… Вот что, голубчик! Закончите с перевязкой – обеспечьте перемещение меня на КП Александра Алексеевича. Будем думать, как воевать в создавшихся условиях.

* * *

В то время как генерал Кондратенко ломал голову, что стало со штабом правофланговой дивизии, а посланные им вестовые успешно пополнили список военнопленных, генерал Ренненкампф, вполне живой и здоровый, сидел в своем штабе за одним столом с генералом Артамоновым и командиром английского речного десанта майором Драйком, чьи головорезы из Ройял Марин сейчас добивали каких-то непонятливых интендантов, засевших вместе с караулом на одном из складов и не уразумевших, что при встрече с британской морской пехотой полагается покорно поднимать руки, а не пытаться оказать сопротивление.

Несмотря на то, что майор Драйк был за столом самым младшим по званию,