Шрифт:
Закладка:
Вот и вся история связи меня и философии, меня и В. Ф. Турчина и вашего милого визита. Я не все понимаю в этой книге, но, во-первых, теперь ее можно медленно читать, а во-вторых, могу надеяться на вашу помощь, правда?“ Приблизительно так говорил Борис Владимирович, а я стал понимать загадку его стихов. (Уже в электричке на пути домой я прочел в „Заходерзостях“ ранее не замеченный короткий стих „Эволюция эволюции“:
Иногда,
Говорят,
Выживает
Не тот,
Кто других выживает,
А тот,
Кого он выживает.
И так иногда бывает.)
Прощаясь с болшевским домом, я получил от Галины Сергеевны охапку невянущих цветов, которые огромными кустами росли у веранды».
Я уже считала, что закончила эту главу, но, обратившись по другим вопросам к запискам Бориса Владимировича, нашла запись, относящуюся к марту 1968 года, именно на эту тему, тему эволюции:
Современная наука хороша пониманием того, что она ничего не понимает, как во времена Сократа?
Нет, она понимает неизбежность изменений в законах — то, что я понимал в 13 лет, когда, начитавшись Маркса и Энгельса, писал свой реферат об эволюции законов эволюции, с теми примерами, за которые американский ученый спустя 25 лет получил премию.
4 октября 2000 года Борис пишет Валентину Турчину: Не расстаюсь с Вашим сочинением. Ваш Б. З. — и посылает свою книгу «Заходерзости».
Письмо В. Турчина от 4 ноября 2000 г. (слегка сокращенное):
Дорогой Борис.
Большое спасибо за книгу! Прочитал залпом. Вы великий мастер слова.
В Ваших стихах я вижу подтверждение моему кибернетическому объяснению, что такое прекрасное: это создание неожиданной модели действительности, внезапное усмотрение порядка и организации в том, что раньше представлялось хаосом или пустяком. В частности, юмор (который, несомненно, есть форма прекрасного) устраивает абсурд и свою модель.
Так оказывается, что «протяните ноги» это утренняя гимнастика; селезень, конечно, ищет свою селезенку; и если есть потомки, то должны быть и сейчаски. Вы делаете — вместе с читателем — лингвистические открытия одно за другим. В книге есть и грустный лирический элемент, но я большой поклонник словотворчества, и мне эта сторона понравилась больше всего.
Поздравляю Вас с замечательной книгой. Валентин Турчин.
Это последнее письмо, которое Борис получил в своей жизни.
7 ноября уже я получала соболезнования по поводу нашей общей утраты…
О чем молчат книги…
Я переписала книги, которые лежали на двух этажах ночного столика Бориса. Это то, что он читал в последние дни перед сном или во время отдыха. Обычно, по мере заполнения полок, Боря обращался ко мне с просьбой помочь разложить прочитанное по местам.
1. Goethes Werke. Том 24.
2. Из книг мудрецов. Проза Древнего Китая. (Перевод с китайского.)
3. Размышления и афоризмы французских моралистов XVI–XVIII веков.
4. The Poetical Works of Wordsworth.
5. Э. Сетон-Томпсон. Рассказы о животных.
6. Руди Келлер. Языковые изменения. О невидимой руке в языке.
7. Редьярд Киплинг. Рассказы и стихотворения.
8. Бабочки полет. Японские трехстишия.
9. Библия.
10. Б. В. Пилат. Две тайны Христа.
11. Компьютер в школе. Научно-популярный журнал для учителей и учащихся.
12. М. Л. фон Франц. Психология сказки. Толкование волшебных сказок.
13. Kardinal Retz. Memoiren.
14. Scherz und Ernst. Deutche Schwanke.
15. Энциклопедия для детей. Биология.
16. В. Ф. Турчин. Феномен науки. Кибернетический подход к эволюции.
VIII
«Как я кормил рыбок, а они — меня»
Вспомню начало его творческого пути.
Вернувшись с войны в 1946 году и, наконец, окончив Литературный институт, в котором пробыл в общей сложности девять лет вместо положенных четырех (хотя программу двух последних курсов он прошел за один год — шесть лет у него отняла армия), он оказался у разбитого корыта.
Вот что пишет об этом периоде Борис:
Мне удалось опубликовать одно стихотворение («Морской бой») в журнале «Затейник» и несколько пересказов народных сказок в «Мурзилке». Но, разумеется, это не давало ни средств к жизни, ни официального статуса — угроза получить титул «тунеядца» была довольно реальной — столь же реальной, как и перспектива положить зубы на полку.
Как я вскоре убедился, мой «диплом с отличием» ничем не мог мне помочь. Ни в том, ни в другом. Судорожная попытка поступить в аспирантуру была успешно отражена. Столь же успешно отражались попытки устроиться в какой-нибудь редакции (в частности, Олег Бедарев, тогдашний редактор «Мурзилки», очень хотел меня взять к себе заместителем, но «инстанции» этого не допустили).
Трудные годы начала 50-х, когда совершенно явственно ощутился негласный запрет на авторов с «некруглой» фамилией.
Литературовед Владимир Глоцер вспоминает: «Борис Владимирович очень томился, я это понял по первой беседе с ним».
Заведующая научной библиотекой детской книги в доверительной беседе с Глоцером сказала, что она достоверно знает: есть указание «придерживать», не печатать трех авторов, а именно — Заходера, Глоцера и Акима. «Не нужно новых евреев в литературе».
Может быть, об этом стихотворение «Жалоба палестинца»?
Я прожил
Жизнь свою
В чужой стране…
Быть может,
Потому так ясно мне,
Что человек — не властелин Вселенной.
Нет, он незваный гость,
А может быть,
И пленный…
Для заработка делал технические переводы. Писал и переводил за других, в частности был «негром» в издательстве «Иностранная литература» (спасибо моему другу Севе Розанову, — пишет в воспоминаниях Борис). Занимался «актуальными» для страны переводами немецких авторов (Анны Зегерс, Вилли Бределя). Даже переводом с «полковника», как он шутил, где герои китайского романа все время бегают по дамбе.
Борис рассказывал: «Приходил полковник, долго пил чай, потом начинал „перевод“. „Значит так, — говорил он, — Дзян-Ли смухортил свой… ну это… нос… и с намерением произнес X“. Из этого надо было делать роман».
Но и такая работа перепадала не всегда.
Чтобы не умереть с голоду, занимался разведением аквариумных рыбок.
С этими годами связано немало и забавных, и мрачных воспоминаний — и если я когда-нибудь расскажу об этом времени, самое почетное место в рассказе
