Шрифт:
Закладка:
Зимой меня за водой не посылали. Бабушке воду натаскивали мальчишки, которых присылали соседи. А мама, конечно, ходила на колонку и зимой. Она и так считалась странной – платок на голову повязывать категорически отказывалась, косу отстригла, едва ей исполнилось тринадцать. Сама, естественно. И, конечно, клочьями, что ее вообще не волновало. Ходила не в юбках до земли, а в шароварах, перешитых из юбки. Верхнюю одежду тоже предпочитала мужскую, и никакая сила не заставила бы ее надеть пальто или покрыть голову пуховым платком, как делали все девушки и женщины в селе. Мама до сих пор не носит шапки ни в каких видах. Даже в сильный мороз ходит без головного убора.
Наверное, это был первый случай, когда в селе о маме стали судачить соседи. А может, не первый. Но она утверждает, что все началось именно тогда.
Вода на колонке зимой замерзала. Точнее, замерзала земля под колонкой – ведро не поставишь. Удерживать в одной руке ведро, а другой нажимать на рычаг было сложно. Но никто не роптал. Женщины держали ведра, набирали воду. Ругались, конечно, а что поделаешь. Зима. Тогда мама нашла выход из положения. Она взяла топор и расколотила намерзший лед. Поставила ведро и набрала воду. Без топора она за водой не отправлялась. Женщины смотрели на нее так же, как бабушка на меня, когда я спросила, почему нельзя таскать воду в удобном эмалированном ведре, а нужно непременно в неудобном цинковом. Сейчас бы про это сказали: «А что, так можно было?» А тогда все онемели и немного испугались. Много лет все мучились с замерзшей водой на земле, не могли поставить нормально ведро, которое соскальзывало и опрокидывалось в самый неподходящий момент. И никому в голову не приходило разбить топором лед и поставить ведро удобно. Конечно, поползли слухи, что Ольга совсем с ума сошла, раз ходит по улицам с топором. Поди, и зарубить может ненароком, если к ней подойти. Надо признать, мама давала поводы для пересудов. Могла и замахнуться топориком, отбиваясь от надоедливых ухажеров или обидчиков.
– Хороший был топор. Маленький такой, ручка удобная, – вспоминала мама. О топоре она говорила с любовью. Как я вспоминала цветы ромашки, разложенные на просушку во дворе, абрикосовую пастилу, выставленную на противнях на крыше дома, так мама вспоминала тот топорик – с нежностью. А еще перочинный нож с перемотанной изолентой ручкой, с которым тоже не расставалась. Лезвие мама регулярно подтачивала. Платки я помню. Но бабушка тоже их не носила. Меня никто не заставлял покрывать голову, но я сама хотела. Мне и вправду нравилось. Да и в отличие от мамы мне совершенно не хотелось выделяться из толпы. Я хотела одеваться как все девочки в селе. К тому же мы часто помогали на кухне. Заходить на кухню с непокрытой головой запрещалось, но это объяснялось не традицией, а исключительно гигиеной – чтобы волосы, не дай бог, не попали в тесто или в начинку. И чтобы не перепачкаться мукой, иначе внеплановое мытье головы, что подразумевало многочасовой процесс – с втиранием настоя ромашки, крапивы, промыванием уксусом, – будет гарантировано.
Все женщины покрывали голову газовыми платками – легкими, почти неощутимыми. В них было не так жарко летом. Женщины в возрасте носили плотные хлопковые или шерстяные. И только Валя, работавшая в сельпо, носила необычные платки. Они с мамой вместе учились в школе и удивительным образом сохранили дружеские отношения. Валя не боялась общаться с подругой, даже когда вся деревня от нее отворачивалась, а женщины запрещали своим дочерям даже смотреть в ее сторону, потому что каждое мамино появление в селе гарантировало скандал. Всегда яркий макияж, неприличной глубины декольте, брюки в обтяжку, а если юбка, то такой длины, что даже собаки переставали лаять и скрывались в будках, чтобы не видеть такой стыд. А еще, конечно, нижнее белье. Ну а где сушить трусы и лифчики? Только на веревке во дворе. Да, в частном, да, за забором, но и там не скроешься.
Мне всегда тяжело разговорить маму, заставить ее вспоминать. Но тот момент я и сама прекрасно помню. Она приехала забрать меня от бабушки, постирала белье и повесила сушиться. Утром во дворе чуть ли не столпотворение случилось – все соседки нашли важный повод заглянуть к бабушке. И все дружно смотрели на бельевую веревку, точнее, на мамино белье.
– А можно потрогать? – спросила Валя, чем выразила общее желание.
– Конечно, – равнодушно ответила мама. – Привезу тебе такое же в следующий раз, если захочешь. Всем могу привезти. Даже померить дам. Заходите в дом.
Женщины сбежали со двора. Только Валя осталась. Потом она долго стояла в комнате перед шкафом с зеркалом – мама дала ей примерить лифчик на косточках. Валя стояла, замерев.
– У нас с тобой один размер и объем. Пришлю почтой, – предложила мама.
– Нет, не надо, – сказала Валя.
– Почему? Тебе же так хорошо! Смотри, как грудь поднимает!
– Ольга, ты такая умная, но ничего не понимаешь. Как я буду стоять в сельпо в таком лифчике? – хмыкнула Валя.
– Ну никто же не увидит!
– Да, только я буду знать, что у меня под халатом. В таком лифчике муку не отвешивают и мешки с сахаром не таскают из подсобки. Я не смогу работать. В этом белье слишком много достоинства и гордости. А вдруг я поверю, что достойна большего?
– Но ты же носишь платки, какие никто не носит, и наматываешь так, как никто! Почему не можешь носить нормальное белье? – не понимала мама.
– Платок все видят. Пусть думают, что я немного сумасшедшая. А белье буду видеть только я. И тогда решу, что моя жизнь не соответствует такому лифчику, – объяснила Валя.
Когда я уже сейчас напомнила маме ту историю, она вдруг расплакалась. Я не понимала почему. Думала, что уж про лифчики она сможет вспомнить и рассказать что-нибудь смешное. Я ведь и сама в детстве тайком примеряла ее бюстгальтеры, вкладывая в чашки собственные трусы, и подолгу крутилась перед зеркалом.
Мама рассказала нехотя, сквозь слезы. Я даже дышать перестала, понимая, что ей вдруг захотелось поделиться.
Бабушка прошла всю войну. Женщинам выдавали форму, как обычным военнослужащим. Мужскую. Женская форма уже, конечно, существовала,
