Шрифт:
Закладка:
Иван плохо помнил, как добрел до сарая: он все еще не мог поверить, что его не расстреляли. В сарае сразу вырубился – слишком велико было напряжение. А когда пришел в себя, началась новая пытка – жаждой и голодом. Горячечные видения мутили сознание, Рябову казалось, что он наклонился над ручьем с кристально чистой водой, глотает и никак не может напиться.
Чужая, ненавистная речь и лязг засова вернули его к реальности.
В проеме двери возник фельдфебель, за ним жался крестьянин с корытом в руках. В корыте лежали сырые овощи – картошка, свекла и морковь. Фельдфебель кивнул, и крестьянин, пряча глаза от пленных, поставил корыто у стены. Затем попятился за дверь. Пленные, у кого еще были силы, приподнялись.
Фельдфебель, перекатываясь с пятки на носок, гаркнул:
– Чего таращитесь? Жрите, свиньи!
– Воды! Дайте воды! – раздались робкие голоса.
– Может, еще и водки налить? – издевался фельдфебель.
– Господин офицер, позвольте принести ведро воды, – осторожно произнес крестьянин.
– Чего-чего?!
– Позвольте дать им немного воды.
– Может, еще и молока?
Крестьянин не уловил издевки.
– Можно и молока, и вареной картошки, – осмелев, сказал он.
– Ты что, совсем идиот? – оторопел фельдфебель, но все же смилостивился: – Ладно, дай этим скотам воды… и картошки свари, чтоб сразу не подохли.
– Спасибо, спасибо, господин офицер, – скороговоркой залепетал крестьянин.
Примерно через час дверь сарая снова открылась: в сопровождении часового крестьянин и его жена принесли ведро воды и казанок вареной картошки. Украдкой от часового женщина исхитрилась передать пленным шмат сала и каравай хлеба. Как только с улицы лязгнул засов, измученные жаждой люди потянулись к ведру. Рябову и Стецко стоило немалых усилий, чтобы остановить драчку и первыми напоить раненых.
Кусочек сала на хлебе и немного картошки на время пригасили муки голода, и Рябов, привалившись к стене сарая, забылся коротким сном. Разбудили его гул моторов и отрывистые команды на немецком. Пленных под прицелами вывели из сарая, посадили в грузовик, отвезли на железнодорожную станцию и затолкали в товарный вагон, набитый под завязку. Эшелон без остановок двигался всю ночь, на станции Проскуров пленных выгрузили, и дальше они пошли пешком.
Рябов едва держался на ногах: остатки сил забрал раненый красноармеец, которого пришлось чуть ли не тащить на себе. Не упасть помогали воспоминания о так быстро промелькнувшей мирной жизни. «Не раскисай, Рябов, ты еще повоюешь», – внушал он себе. Злобный лай сторожевых псов вывел его из прострации. Перед глазами возникли коровники, огороженные колючей проволокой, – немцы заняли под лагерь бывшую колхозную ферму. По периметру были установлены сторожевые вышки, на них торчали часовые.
Тягостную тишину взорвал грохот пулеметных очередей – часовые стреляли поверх голов собравшихся с северной стороны лагеря людей. Уже потом Рябов узнал, что они выкрикивали имена и фамилии близких, пропавших без вести, – а вдруг кто-то из них отыщется среди пленных? Такие случаи редко, но бывали. Тогда родственники отправлялись к коменданту и вымаливали свободу для своих сыновей, мужей или братьев, обещая отдать взамен все, что у них есть.
– Пить, дайте пить! Дайте поесть! – кричали пленные.
Смельчаки из местных подбирались к проволочному ограждению и перебрасывали баклажки с водой, узелки с хлебом, салом и вареной картошкой. В зависимости от настроения администрация лагеря не препятствовала этому, а иногда солдаты охраны забавлялись – бросали пленным объедки из столовой. Бросали, как собакам, и изголодавшиеся, измученные люди, потерявшие надежду на спасение, начинали драться за корку хлеба и обглоданную кость. Стоны, ругань, плач и хохот смешивались в чудовищную какофонию.
– Шагом марш!
Команда начальника конвоя подхлестнула пленных, как удар хлыста. Колонна дернулась и грязной гусеницей вползла в лагерь. Рябову со Стецко не нашлось места под крышей коровника, и они приткнулись снаружи у стены. Голод выворачивал желудок наизнанку, и еще давал о себе знать холод. Чтобы согреться, они прижались друг к другу.
С посиневших губ Стецко сорвалось:
– Як же не хочется помирать, Василич…
– Держись Орест, держись. Как-нибудь да выберемся, – подбодрил его Иван.
– Ой, нэ знаю, нэ знаю… – Покачав головой, Стецко с тоской произнес: – Мне б хоть поглядеть на жинку с дитятями, а там уж як на небесах распорядятся.
– Сколько их у тебя?
– Двое… Хлопчику скоро дэвять, а Оксанке – пять.
– Ну вот, дети малые совсем, а ты помирать собрался. Держись, Орест! Мы еще погоним фрицев аж до самого Берлина, – бодро сказал Рябов, хотя эта бодрость далась ему с трудом. Стремительное наступление немцев все чаще заставляло думать: найдется ли сила, способная противостоять им.
В голосе Стецко смешались горечь и боль:
– Да хдэ ж такую силу взять, шоб нимцу хрэбтыну сломать? Хдэ она, Червона армия?..
Рябов не знал ответа. В голове не укладывалось, как такое вообще могло произойти. Еще недавно у него, советского человека, офицера, не возникало и тени сомнений в несокрушимости «легендарной, познавшей радость побед» Красной армии и флота. А как иначе? Но то, что произошло в июне 1941 года, он не мог объяснить. В считаные дни от мощи Красной армии не осталось и следа. На земле и в небе господствовали фашисты, под их ударами «несокрушимая и легендарная» терпела одно поражение за другим. Казалось, что никто и ничто не в силах остановить бронированный немецкий каток, плющивший советские дивизии… И все же в душе теплилась надежда на то, что рано или поздно враг будет остановлен. Не только остановлен – разбит. Отчасти эту надежду питали пусть скромные, но все же успешные бои под Острогом. При атаке 381-го полка немцы не просто отступили – в панике бежали.
Рябов пытался внушить Стецко, что отступление Красной армии носит временный характер.
– Понимаешь, Орест, немцы вероломно напали на нас и добились временного превосходства. Временного…
– Так это ж я разумию. Но вот чего не пойму. Шо рабочий класс Германии молчит? Чого б им нэ пидняться против фашистов? Чого?!
– Видишь ли, Орест, Гитлер арестовал вождя немецких рабочих Эрнста Тельмана, многих коммунистов побросали в тюрьмы и лагеря, а кого-то и убили. Рабочий класс оказался обезглавленным, да и нацистская пропаганда не дремлет – обрабатывает сомневающихся по полной программе.
– Цэ я тоже разумию. Но хдэ ж була наша разведка? Як так получилась, шо она проморгала нападение? Чого ж вона нэ предупредила товарища Сталина? Чого?!
Для Рябова это тоже оставалось загадкой. Помявшись, он вынужден был повторить то, что говорилось на партийных собраниях и на совещаниях в Особом отделе дивизии:
– Дело в том, что в нашу разведку пробралось много врагов
