они стали продвигаться дальше, то столкнулись бы с серьезным народным сопротивлением. У Китая не было желания ввязываться в конфликт с неопределенными последствиями, в котором они могли бы проиграть. Токвиль был прав: автократия, которая не наносит демократии быстрого поражения, рискует ей проиграть. Война стала для Индии унижением. Но не катастрофой.

Также у индийской демократии были преимущества в ее гибкости. Это была не демократическая гибкость в том смысле, в котором Неру представлял ее ранее, придумав себе неприсоединившуюся Индию, способную выбирать союзников в соответствии с собственными моральными принципами. Скорее, это была гибкость отчаявшегося. Демократии в кризисной ситуации не цепляются за свои принципы. Они принимают помощь от кого угодно. Так и Неру был готов принять военную помощь от любой страны. Он пошел на сближение с американцами, которых раньше старался обходить стороной. Пока Карибский кризис не достиг развязки, американцы хранили молчание. Однако как только кризис миновал, они дали понять, что предоставят помощь, и это помогло сдержать продвижение китайцев, когда военные действия в ноябре снова возобновились. В то же самое время Неру покупал оружие у русских. Он даже связался с израильским правительством, пытаясь найти еще один источник военных поставок, но его заблокировали египтяне.

Демократии не слишком задирают нос, когда приходится разбираться со своими ошибками, и главная причина в том, что допускают они их очень много. Обычно они довольно прагматичны. Как сказал Токвиль, в демократии бывает много пожаров, однако часто их тушат. Проблема демократий не в том, чтобы признать свои ошибки, а в том, чтобы заметить их среди всего этого шума. Как только становится ясно, что нужно что-то делать, выборным политикам не остается ничего другого, кроме как действовать, даже если приходится пользоваться теми возможностями, которые раньше отвергались как неприемлемые. Автократам намного сложнее признать собственные оплошности. Они не желают просить помощи у неприятных им сторон, поскольку это означало бы публичное признание того, что что-то пошло не так. Они предпочитают страдать молча (т. е. позволяют молча страдать своему населению). Китайское правительство в 1962 г. никогда не стало бы ни о чем просить американцев, и неважно, насколько плохо шли у него дела. Индийская демократия, перепугавшись в октябре 1962 г., в какой-то мере утратила представление о своей особой морали. Она показала себя скорее приспособляемой, чем принципиальной. Но также она показала, что умеет выживать.

Это указывает на фундаментальное различие между индийской демократией и китайской автократией на тот период. Китайское государство, централизованное, основанное преимущественно на силе принуждения и идеологии, было хорошо приспособлено к военному конфликту того рода, который оно спланировало против гораздо менее подготовленного и организованного индийского режима. Однако это столкновение было отвлекающим маневром, и задумано оно было именно для того, чтобы отвлечь от фундаментального кризиса, охватившего китайскую нацию, – голода, который, по сегодняшним оценкам, в период с 1958 по 1962 г. стал причиной преждевременной смерти 40 млн человек. В 1962 г. весь остальной мир еще почти ничего не знал о катастрофе внутри Китая, поскольку режим никак о ней не оповещал. Его политика коллективизации в сельском хозяйстве способствовала этому кризису; хуже того, отказ признавать масштаб проблемы и искать помощь вне страны превратили эти политические ошибки в одну из величайших рукотворных катастроф XX в. Когда китайское государство совершало серьезные ошибки, последствия были невообразимы. Индийская демократия, несмотря на все ее прегрешения, никогда не допускала таких серьезных ошибок.

Позже в XX в. лауреат Нобелевской премии индийский экономист Амартия Сен прославится своим тезисом о том, что в демократиях не бывает голода, поскольку свободное общественное мнение заставляет демократических политиков принимать меры, пока еще не слишком поздно. Люди умирают с голоду не из-за дефицита еды, а из-за дефицита информации. Однако в 1962 г. время для этой идеи еще не пришло. На этот момент в критических обстоятельствах военного столкновения Индия, подвергнувшаяся китайскому нападению, выглядела слабой и уязвимой. Казалось, что китайско-индийская война не столько раскрывает внутренние преимущества демократии, сколько подтверждает некоторые традиционные опасения. Демократия оставалась хаотичной, беспорядочной и легкомысленной. Тогда как автократия была безжалостной и решительной. Индийцы попробовали блефовать с китайцами и были пойманы на блефе. Но в конечном счете тот факт, что они раскрылись, пошел индийской демократии на пользу, поскольку помешал случиться худшему. Только системы, которые не могут раскрыться, способны сделать самое худшее, на что они только способны.

Истина в том, что демократии не умеют блефовать. События конца 1962 г. в значительной мере подтвердили это. Но также они указали на то, что есть вещи похуже, чем неумение блефовать.

Старик и скандал

Неру на момент китайской войны было 72 года, и премьер-министром к этому времени он был уже более 15 лет. Его ошибочные суждения в предверии конфликта позволяли сделать вывод, что он слишком засиделся: учитель-патриарх казался тяжеловесным и потерявшим контакт с реальностью. Хотя он был лишь на 10 лет старше китайских руководителей – крепкого Мао Цзэдуна и его вечного помощника, улыбчивого и весьма опытного Чжоу Эньлая, – на их фоне он казался человеком прошлого поколения, совсем другого, чем Джон Ф. Кеннеди, который был настолько молод, что годился ему в сыновья. Кеннеди символизировал способность демократий к самообновлению. Неру в сравнении с ним выглядел старомодным и закостеневшим. Он, казалось, символизировал то, как демократии застывают в самих себе.

Однако в 1962 г. Неру был гораздо более типичен для демократии, чем Кеннеди. Карибский кризис, если рассматривать его вне контекста, создает неверное впечатление, будто «холодная война» сводилась к противостоянию молодой демократии и закаленной в боях автократии: моложавый и относительно неопытный Кеннеди против более старого, матерого Хрущева; старик недооценивает молодого и вынужден за это заплатить. Мы привыкли считать советскую систему геронтократией, поскольку у любого автократического режима при смене одного руководителя другим возникает проблема: если только не произойдет революция, обычно следующему приходится ждать, пока не умрет первый. У демократии таких проблем нет. По крайней мере, такова теория. Однако в 1962 г. во многих странах она не соответствовала практике. Геронтократия казалась не столько советской проблемой, сколько проблемой демократии.

Еще в 1947 г. в «Истоках советского поведения» Кеннан задал временные рамки, которые, по его мнению, следовало принять, чтобы долгосрочная политика сдерживания могла сработать: от 10 до 15 лет. Для любой демократии это был большой срок, поэтому он и требовал терпения. Он был длиннее двух мировых войн вместе взятых, составлял не менее трех президентских циклов, половину одного поколения. Демократии должны были ждать, пока фундаментальная негибкость не начнет сказываться на советской системе. Однако в 1962 г. эти установленные Кеннаном сроки подошли к концу.