Шрифт:
Закладка:
В Ташкенте, вполне цивилизованном городе, мы посетили (теперь уж не помню, какие именно) учреждения культуры, где нас уважительно приняли и направили в художественные институты. Там мы познакомились с уважаемыми и признанными народными художниками. Они нам показали образцы своего творчества, образцы торжественных декоративных шрифтов, керамики и прочего декоративного и прикладного искусства. Один керамист с регалиями и званиями продал нам несколько своих тарелок — очень дорогих и, на наш взгляд, не имеющих никаких достоинств, — далеко отошедших от народной традиции.
Рисовать в Ташкенте нам не хотелось. Мы даже ещё не доставали своих альбомов и красок.
Наконец по совету Бочарова мы забрались в глушь, и нашли аул, где жила знаменитая народная мастерица — Хамро Рахимова. Она была очень стара, но ещё лепила свои изумительные свистульки и обжигала их в тандыре. Мы увидели целую выставку обожжённых белых глиняных и раскрашенных анилином фигур фантастических животных. Тут были ишачки, собаки, кони, бараны и даже слоны. Она при нас загрузила в печь целую партию таких фигурок. Купили мы много всего, зная, что в Москве нам будут завидовать, а мы будем щедро дарить подарки.
«Ослиный двор в Ташкенте», гуашь
Предупреждение по поводу гостиниц после Ташкента начало оправдываться. Все последующие города оказались весьма негостеприимными. Наши документы сразу потеряли свою силу. Ночевать было негде. В Самарканде на площади Регистана мы решили осмотреть кельи бывшего медресе. Эти сооружения представляли собой каменные балкончики с небольшими углублениями в стене. Сначала мы использовали их как удобные пункты уединённого наблюдения и рисования: никто не стоит за спиной, не мешает творить, солнце не слепит глаза и не падает на бумагу, не жарко (в это время мы ещё застали тепло, почти жару), было хорошее чувство защищённости. В таких кельях нам и пришлось ночевать.
В старой части города дома сплошь саманные (глиняные), буквально слеплены руками. На деревянный каркас, кое-где заложенный обожжёнными кирпичами серого цвета, нашлёпывалась жидкая глина, и заравнивалась без всякого инструмента, ладонями. Выглядело это примерно следующим образом: один строитель месит в лохани глину, другой стоит на лестнице у стены. Нижний подбрасывает комок сырой глины, верхний ловко его ловит, кидает на стену и разравнивает руками. Поэтому стены домов выглядят неровными, кажется, будто бы живые. На мой взгляд, это не архитектура, а почти скульптура. Строения почти без окон, только кое-где торчат деревяшки от каркаса. Выходящая на улицу стена — это тыльная часть дома, а вся жизнь проходит в квадратном закрытом внутреннем дворике под навесом, подпёртым изящной деревянной колонной.
Питались мы в живописных харчевнях почти одной бараниной. В меню, в основном, присутствовали бешбармак, манты, узбекский шашлык (бараний фарш лепят на шампур и жарят на углях) и виноград. Жажду мы утоляли зелёным чаем, сидя по-узбекски на ковре чайханы.
Проходя по очередной улице в поисках мотива для рисования, мы увидели дым костра и многочисленную группу молодых людей, сидевших на разостланных кошмах и готовивших грандиозный плов. Мы с ними быстро познакомились, это были студенты, решившие отметить начало учебного года.
Узнав, что мы художники из Москвы, нас пригласили принять участие в таком замечательном мероприятии. Мы были предупреждены, что плов будет готовиться долго, и мы можем прийти часа через два. Мы ушли писать этюды, и вернулись к студентам спустя продолжительное время, прихватив в магазине бутылку коньяка. Однако плов ещё не был приготовлен. На больших листах фанеры лежали горы нарезанной моркови (жёлтой, а не красной), горы чеснока, горы риса, зелени, куски баранины. Наконец, уже при нас, всё это загрузили в огромную полусферу-казан и поставили на огонь. Уже вечерело, когда было объявлено, что плов готов, и все расселись на кошмах с керамическими чашами на коленях в предвкушении вкусного блюда.
«Саманная Бухара», гуашь
Плов был изумительный, а мы — сильно голодные. Ничего вкуснее ни до, ни после я не пробовал. Ели долго, но плова было так много, что в казане оставалось ещё изрядное количество. От нашего коньяка ребята отказались: у мусульман это не принято. А вскоре начались шутки и игры. Оставшийся плов нужно было доесть, и студенты начали принудительное кормление нерадивых «малоежек». Плов в Средней Азии едят, как известно, руками. Принудительное кормление заключалось в следующем: «палач» набирал в казане на ладонь горстку плова, пригибал голову «жертвы» к земле, и снизу взмахом руки, пытался накормить её изрядной порцией. Человек давился, кашлял, но обязан был проглотить. Всё это проделали и с нами. Мы были в благодушном настроении, и не смогли отбояриться от этого «наказания».
В Самарканде мы рисовали на базаре и писали пейзажи с историческими развалинами.
В Бухаре незадолго до нашего приезда случилось землетрясение, обвалившее часть фасадов мечетей. На земле валялись красивые обломки голубой глазурной облицовки. И мы стали собирать эту восхитительную бирюзу.
«Самарканд», гуашь
В этот момент Володя Перцев обратил внимание на высокого сутулого человека, наблюдавшего за нами. Он подошёл ближе, и у нас завязался разговор. Мы поняли, что этот человек большой знаток Востока и, несомненно, наш соотечественник. Я спросил его, не знает ли он Юренева. Он удивился, но ответил положительно, и поинтересовался, откуда нам известна эта фамилия. В его интонации замечалась некоторая подозрительность, но узнав, что мы от Бочарова, признался, что он и есть Юренев.
Жил он в Бухаре, что называется, на птичьих правах. Рассказывал о себе мало, не вдаваясь в подробности. Руководство района им не интересовалось, жил в какой-то комнатёнке без двери, питался за счёт подаяния. Местные жители относились к нему как к дервишу, часто обращались за юридическими, медицинскими и прочими советами, уважали его. Он был, видимо, достопримечательностью Бухары.
Генрих передал для него трубочный табак. Юренев принял подарок с печальной улыбкой: оказывается, он недавно бросил курить. Он пригласил нас «к себе». Его жилище оказалось каким-то углублением в стене медресе, действительно без двери, за занавеской. Имущества не было, если не считать тюфяка у стенки и ящиков, на которые нам было предложено присесть. Он полулежал на своём тюфяке, поглаживая приблудного котёнка, и рассказывал нам об истории отношений Бухарского эмира к России и царскому правительству; показывал старинные (XVII века) бронзовые чернильницы русских дьяков, которые он где-то обнаружил, доказывающие, по его мнению, древние связи наших стран.
Мы стали часто захаживать
