В любом случае, изменилась она разительно. Совсем не походила больше на ту испуганную, бедно одетую девчонку, какую он встретил в участке. В ней было что-то особенное… нет, не только ее красота, хотя она и была исключительной, а ее мечты - такие необычно дерзкие, ее упорство, самоуверенность, жизнелюбие. Все это соединялось с недурными манерами, грамотным языком, настоящим парижским произношением и хорошим тоном. У Жиске, привыкшего видеть за всем необычным что-то подозрительное, кончилось терпение, и он резко спросил, без всякой связи с предыдущей темой:

- Где вы воспитывались? Кто вас воспитывал? Я так полагаю, вы и книги читаете, не так ли?

Она снова засмеялась. Потом взглянула на него, подперев щеку рукой:

- Вы что же, допрашиваете меня?

Он пожал плечами.

- Вы довольно странная особа. Вы росли не на улице, не так ли?

- Я росла в доме моей матери, на улице Риволи, а воспитывалась в пансионе мадам Шаретон.

- Что еще за пансион? Не знаю такого.

- О, конечно, это не Сакре-Кер, где воспитываются дочери герцогов. - Она нехотя ковырнула вилкой жаркое. - Мадам Шаретон воспитывала дочерей мелких буржуа, среди которых была и я.

- А потом?

Она оставила вилку, перестала смеяться, и глаза ее потемнели.

- Потом в моей жизни произошло несчастье, и я очень изменилась.

- Что за несчастье? Не заставляйте меня каждый раз задавать вам вопросы.

Она сделала гримасу.

- Вы ведете себя не как друг, господин Жиске. Но я охотно объясню вам. Получилось так, что я встретила графа де Монтрея.

- Графа де Монтрея? Эдуарда?

- Как прекрасно, что вы его знаете. Стало быть, он наш общий знакомый. - Ее глаза сузились, и Жиске заметил две злые молнии, мелькнувшие во взгляде Адель. - Граф де Монтрей оскорбил меня так, как еще никогда не оскорбляли женщину, и я рассталась с ним. У меня, правда, есть надежда когда-нибудь напомнить ему о себе.

- Отомстить?

- Вот именно.

Жиске слушал, и лицо его оставалось задумчивым. За свою жизнь он не слышал более правдоподобные истории, которые оказывались ложью, и менее правдоподобные, которые были правдой. Граф де Монтрей… Память у Жиске была великолепная, особенно когда дело касалось людей, находившиеся в оппозиции к режиму. Граф де Монтрей и все его родственники были роялистами и таковыми, конечно же, остаются. В салоне у его матери ведутся недозволенные политические разговоры. В любую минуту оттуда можно ожидать опасности. И Жиске подумал: кто знает, может, эта странная девица будет полезна? Неизвестно, кто пригодится в будущем. Если судить по ее красоте и намерениям, она далеко пойдет, да и вообще она казалась ему натурой не совсем заурядной. Он откинулся на спинку стула, тяжело вздыхая, и тут его обжег внимательный взгляд Адель. Она резко спросила:

- Что, я могу быть выгодна вам, не так ли?

Жиске не предполагал в ней такой прозорливости. Видимо, девчонка хорошо изучила людские нравы и знает, что такое выгода. Ее трудно обмануть. Он усмехнулся:

- Вы проницательны. А что он вам такого сделал, этот граф?

- Об этом я не хотела бы говорить.

Сказав это, она сразу замолчала, притихла, склонясь над тарелкой, как будто была задета самая уязвимая и болезненная струна ее сердца. «Похоже, дело тут серьезно, - подумал Жиске. - Надо заняться ею. Она интересная особа. Надо только, черт возьми, навести справки, узнать ее фамилию и имя в участке - я ведь этого до сих пор не знаю - и выяснить, что же с ней произошло. Надо дать ей немного ласки и внимания - она в них нуждается. Она почти ребенок, и будет потом благодарна. Кроме красоты у нее есть некоторый ум, а это уже хорошо. Она может быть чертовски выгодным вложением капитала, если… если я поддержу ее на первых порах. В любом случае я ничего не теряю: она ведь так привлекательна».

Она сидела к нему в профиль, и профиль этот был нежный, еще полудетский. Черные ресницы отбрасывали тень на щеки. Жиске невольно, уже как мужчина, а не как префект полиции, снова залюбовался изящной линией ее шеи, полуобнаженными плечами, всей кожей ощущая волнение двух юных холмиков грудей - взгляд проникал сквозь корсаж и угадывал ложбинку между ними.

- Знаете, дорогая моя, - сказал он неторопливо и негромко, - я нахожу вас необыкновенно очаровательной, и все потому, что вы кокетничаете даже тогда, когда грустите.

- Кокетство - это мое единственное оружие, господин префект. Все остальное, что я умею, никем не ценится.

- А что вы умеете?

- Умею петь, и довольно хорошо, умею играть на рояле, знаю много стихов и прозы и могу декламировать. Но все это, увы, не принесет мне никакого дохода.

- Знаете, - снова сказал он, - бросьте вы этого вашего буржуа.

- Какого буржуа?

- Который вас содержит. Он вам ни к чему. Я мог бы… - Он потянулся к коробке с сигарами, достал длинную тонкую гавану и прикурил. - Я мог бы находить вам очень ценных людей… моих друзей, которые оценили бы вас лучше, чем тот ваш лавочник.

- Он ресторатор.

- Тем хуже. Он плох для вас.

- Я понимаю. Но принять ваше предложение не могу.

- Почему?

- Я беременна, господин Жиске. Так уж получилось. У меня сейчас нет сил продавать себя.

Взяв бокал с вином, она встала и подошла к камину. Отблески пламени упали ей на лицо, заплясали на плечах, золотя смуглую кожу. В некотором замешательстве она поправила локон, выбившийся из прически. Глаза ее были задумчивы. Жиске не спрашивал больше ни о чем - он и так понял, что к чему. История самая обыкновенная: бедную девушку из буржуазной среды соблазняет богатый красавец и бросает ее с ребенком. Видимо, в этом главная причина ее ненависти к графу де Монтрею. Но, черт возьми, на сегодня уже достаточно говорить об этом. Жиске встал и приблизился к своей гостье.

- Можно дать вам совет, мадемуазель?

- Можно.

- Найдите способ избавиться от вашего покровителя. Ребенок, которого вы ждете, может принести вам гораздо больше пользы, чем вы думаете. Если к его зачатию причастен граф де Монтрей, то рано или поздно его и его семью можно будет заставить признать ребенка, а это будет очень для вас полезно. Это пахнет большими деньгами.

Она окинула его взглядом и лучезарно улыбнулась:

- Дорогой господин префект, это хороший совет.