Миссис Гринок развернула салфетку с таким видом, будто на нее сейчас просыплется манна небесная, под которой она в данный момент понимала истинно профессиональные знания, но оказалась разочарованной, поскольку хозяин не спешил продолжить беседу. Тогда она снова взяла инициативу в свои руки.

– А что, мистер Тревор, если я вас спрошу: какой сюжет вашей следующей картины? Не любопытства ради – просто я хочу знать в точности о том, что происходит рядом со мной. Ведь разговор с художником – это единственная возможность следить за новыми тенденциями в искусстве, не правда ли? Ваше новое произведение, оно историческое, романтическое, реалистическое – какое?

– Я начал работу над автопортретом, – нехотя ответил Фрэнк.

Миссис Гринок отложила ложку, которой уже собиралась зачерпнуть суп, как будто бы ее потребность в духовной пище была важнее, чем potage à la bonne femme[26].

– О! – воскликнула она. – Олджернон, дорогой, мистер Тревор пишет автопортрет! Напомни мне, чтобы я рассказала об этом Гарри, когда мы вернемся домой. Каким же откровением это будет! Автопортрет художника – это же портрет художника, который пишет сам художник! Как это интересно! Ведь только так художник может показать нам собственную сущность, предстать перед нами таким, каков он есть.

Фрэнк сидел и крошил хлеб с едва сдерживаемой яростью.

– Ну что вам такое пришло в голову, – сказал он. – Написать автопортрет – это всего лишь то, что пришло мне в голову.

Но миссис Гринок была в восхищении. Она почувствовала, что у нее появилась возможность подтвердить в беседе свой выдающийся интеллект.

– Пожалуйста, расскажите мне об этом побольше, – воскликнула она, не желая entrée[27].

– Говорить-то особенно не о чем. – Фрэнк нахмурился. – К тому же вы вникли в самую суть проблемы. Вы совершенно верно подметили: мой портрет, по крайней мере, как я его задумал, будет отражать то, что я есть, а не просто мою внешность. Хорошие портреты вовсе не являются раскрашенными фотографиями, и я стремлюсь к тому, чтобы написать нечто более существенное.

– О да, да! – закивала миссис Гринок.

– Вы увидите мою работу, если захотите, – продолжил Фрэнк, – но за пару ближайших дней мне ее не закончить. Моя жена завтра уезжает, и, поскольку я остаюсь один, я, конечно, буду работать очень усердно. Мой портрет…

Он говорил очень тихо, а тут внезапно замолчал. На какое-то мгновение он испугался, что потерял контроль над собой. Праздный интерес миссис Гринок – а он и был таким – разбудил его внутренних демонов. Темные фантазии, связанные с портретом, впивались в его голову, и он с трудом сдерживался, чтобы не закричать.

Фрэнк поднял глаза и поймал взгляд Марджери. Понимая, что с мужем не все в порядке, она поспешила перевести разговор на другую тему. Понемногу Фрэнк успокоился, но при этом дал себе торжественную клятву, что ни при каких обстоятельствах нога миссис Гринок впредь не переступит порога его дома. Он и раньше затеивал небольшие перебранки с Марджери по поводу приглашения на обед этой четы, но Марджери настаивала, и Фрэнк неохотно уступал. Но на этот раз все. Хватит с него.

Обед завершился, обе дамы, мило переговариваясь, вышли из комнаты, а мужчины остались. Теперь Фрэнк попал в плен к мистеру Гриноку, и не было никакой возможности убежать от него.

– В этом уединенном уголке мира так редко случается, что я могу поговорить с людьми, которые живут совсем другой жизнью, нежели моя, – пропел викарий. – И я должен признаться, что получаю огромное удовольствие, беседуя с вами.

– Вероятно, у вас бывает не так много гостей, – заставил себя сказать Фрэнк со всей учтивостью, на какую был способен.

– Гости, которые у нас бывают, отнюдь не склонны к тому, чтобы делиться своими мыслями и жизненным опытом. Я имею в виду тех, кто приезжает в Корнуолл отдохнуть или полюбоваться здешними видами. Они приходят в нашу церковь, а иногда я вижу их на кладбище, где похоронены многие достойные люди. Уж не знаю, что туда влечет туристов.

– Да, действительно, я заметил, как много достойных имен выбито на плитах, – кивнул Фрэнк.

– Богу было угодно, чтобы здесь жили и нашли последний приют те, кто обладал блестящим умом и исключительными дарованиями. «Зеленая трава покрыла их надгробья», – моя жена прекрасно выразила свои чувства в одном из своих небольших лирических стихотворений.

– А я и не знал, что миссис Гринок пишет стихи, – поднял на него глаза Фрэнк.

– Она пишет чрезвычайно талантливые сонеты, – с гордостью произнес викарий.

Фрэнк, всегда считавший миссис Гринок скорее скучной пуританкой, чем автором талантливых сонетов, внезапно разразился смехом. Но мистер Гринок и не заметил этого.

– Ее стихи отличаются очень точно подобранными сравнениями, – продолжил он. – И я уж не говорю о мягкой гармонии ее речи. Восхитительно!

– Вы вряд ли почувствуете истинную суть окружающего нас мира, если рядом с вами находится поэт.

– Жизненный путь поэта всегда усеян ухабами и трудностями, – возразил мистер Гринок. – Истинных поэтов подстерегают две опасности. Или они приобретают быструю и легкую популярность, что не лучшим образом сказывается на их творчестве, или же погружаются в печаль от отсутствия почитателей.

– Убежден, что я знаю, какая из двух этих опасностей грозит миссис Гринок, – усмехнулся Фрэнк, не думая о том, как это выглядит со стороны.

Но мистер Гринок находился во власти своих мыслей.

– О, вы весьма верно подметили. – Он с чувством признательности дотронулся до руки Фрэнка. – Многие ее стихи, которые время от времени публикуются в местной газете, не оставляют читателей равнодушными. Она готовит небольшой сборник своих поэтических идиллий для публикации.

Викарий встал. По его виду можно было заключить, что дальнейший обмен мыслями будет чем-то жалким и мелким по сравнению с только что сказанным, и предложил присоединиться к дамам.

Миссис Гринок растрогалась, когда услышала, что Фрэнк знает о готовящемся издании ее книги. Но вскоре она пришла в себя и сделала несколько замечаний, отнюдь не оригинальных, по поводу красоты лунного света, отражающегося в волнах, и стала мучить Фрэнка вопросами о том, писал ли кто-нибудь из художников лунный пейзаж. Фрэнк с нескрываемой ненавистью взглянул на ни в чем не повинную луну и вместо простого ответа разразился отвлеченной речью.

– В этом несовершенном мире, – сказал он, – есть так много того, в чем мы хотели бы убедить ближних. Но разве нам недостаточно того, в чем мы убеждаем сами себя? Кого тупая толпа считает художником? А ведь