Шрифт:
Закладка:
Мне же приходилось решать в тюрьме мелкие бытовые вопросы. Где плотнее поесть, как выменять носки на набор острых специй и соевый соус, потому что Мун Джин все сожрал, как не встрять в очередную ссору между заключенными и при этом качественно выполнять свою работу. С моей карты потекли деньги на счета других заключенных, у которых не был выбран лимит в магазине, и не имелось родственников на воле, которые бы хотели их спонсировать. Это позволяло нам с Мун Джином прикармливать некоторых зэков и при этом вдоволь кормить огромную тушу, которая в публичных местах следовала за мной мрачной тенью. Расслабленное выражение лица Мун Джина никого не обманывало: здоровяк был готов в любой момент пустить в ход кулаки за тощего очкарика, так что в мою сторону даже поглядывать перестали.
Близился конец февраля — а там очередная комиссия, где мне опять нужно набрать баллы. Все что я мог сделать, сидя в тюрьме, всё, чего мог добиться, чтобы облегчить положение Пак Сумин — это идеально себя вести за решеткой и с каждым месяцем повышать свой тюремный ранг.
Пак Ки Хун может быть как угодно влиятелен, но в государственной машине всегда присутствует человеческий фактор. Задержка дела на день где-нибудь на уровне канцелярии, потому что очередной клерк подумал, что в мои документы закралась ошибка или что надо перепроверить данные, может стать решающей. А еще я не хотел давать внешние поводы для того, чтобы очернить мое имя еще сильнее.
Пак Сумин ежедневно писала мне. Спрашивала, где я покупал для нее те или иные блюда, передавала вопросы от Ким Бон-Со по сделанным мной таблицам, делилась мелкими новостями. В режиме онлайн мы общаться не могли — я доставал смартфон из-за полки с дамским чтивом хорошо, если дважды в день на минут пятнадцать, чтобы перекинуть кому-нибудь из корейской банды или заключенных очередной перевод на еду, дабы прокормить моего телохранителя. Кстати, это было отличным оправданием того, почему Мун Джин за меня заступается. Для всей тюрьмы я был головастым задохликом с неплохими накоплениями, который просто менял деньги и еду на безопасность. Неплохая сделка, учитывая, что блатные из корейской банды тоже де-факто теперь ходили под Мун Джином — он был сонбэ их главаря. В общак мы со здоровяком не влезали — нам все эти криминальные движения были ни к чему. Существовали сами по себе, независимо и почти автономно.
Казалось, все складывается спокойно и как нельзя лучше. А потом наступил март.
* * *
Пак Сумин стояла у дверей в сеульские апартаменты Пак Ки Хуна и ждала, пока ее пригласят внутрь. Это было унизительно — ближайших членов семьи должны были принимать без задержек и проволочек, но так старик решил показать свое недовольство внучкой и то, что он более не держит свою ладонь над ее головой, оберегая и опекая дочь младшего сына от всяческих напастей.
Время тоже было выбрано не просто так. На часах уже около десяти вечера, квартира находилась довольно далеко от дома Пак Сумин и вернется она к себе, когда на дворе уже будет глубоко за полночь. С учетом того, что на завтрашнее утро у нее было назначено довольно серьезное совещание, в ходе которого Пак Сумин должна была представить своего преемника и отказаться от поста руководителя службы технической поддержки, все это выглядело как легкое издевательство.
Вот, один из охранников Пак Ки Хуна приложил палец к белому наушнику, после чего молча кивнул старшему телохранителю Пак Сумин, господину Сон Ён Ги. Мужчина сделал шаг вперед и открыл дверь для девушки, провожая ее тяжелым взглядом.
Пак Сумин была уже на втором триместре, и ей пришлось отказаться от привычных приталенных жакетов в пользу более свободного кроя. Живота все еще не было слишком сильно видно, но чеболька набрала немного веса, у нее появились легкие отеки, а походка стала чуть более тяжелой. Даже утренняя разминка на коврике и легкие тренировки, которые она стала делать для того, чтобы поддержать организм в тонусе, не особо помогали. Единственное, что радовало девушку — токсикоз первого триместра чуть отступил, и ей стало определенно легче жить.
В последний месяц прониклась Пак Сумин и рационом северянина. Если раньше она могла целый день прожить на паре стаканов кофе и круассане, передвигая нормальный прием пищи строго на ужин, то теперь приходилось готовить завтрак, совсем как это делал Кан Гванджин. Тут и пригодилась уродливая красно-белая рисоварка, которая кочевала за северянином с квартиры на квартиру.
Заменить прибор у Пак Сумин не поднялась рука, хотя были на рынке модели и получше. Но теперь она, совсем как это делал ее мужчина, засыпала в антипригарную чашу полстакана риса, заливала полутора стаканами воды, а только потом шла принимать душ. Когда выходила — рис был готов. Не такой сухой и рассыпчатый, как делал Гванджин — он добавлял поменьше воды — а более клейкий, держащий форму. Дальше в ход шли панчханы, расфасованные по одноразовым пакетикам, иногда Пак Сумин жарила яйцо. Накладывала себе пиалу риса, сверху выкладывала яйцо и сосисочки и, усаживаясь на место Кан Гванджина, завтракала перед работой, будто бы была совершенно обычной кореянкой.
Кофе по утрам девушка больше не пила. Не только потому, что доктор из частного медицинского центра, который вел сейчас ее беременность, порекомендовал воздержаться от употребления кофеина, но и потому что девушка не хотела, чтобы в кофейню для нее ходил кто-то из телохранителей. Это всегда делал Кан Гванджин, она всегда ждала именно его возвращения и, казалось, если дверь откроется, она услышит привычный шелест бумажного пакета или почувствует аромат свежего кофе с выпечкой, но при этом вместо своего мужчины увидит на пороге одного из телохранителей, то просто-напросто сломается.
Подвергать себя подобным испытаниям Пак Сумин не хотела. Так что ее утро начиналось с риса или лапши с яйцом и какого-нибудь мяса. Иногда девушка делала себе чай в
