Шрифт:
Закладка:
Потом Герти вспоминал зловещий «тест Тьюринга», и мысли его прекращали свой стремительный бег, невидимый валик снижал обороты. Может, так и начинаются душевные болезни? Этот мистер Иггис и в самом деле превратился для него в навязчивую идею. Что, если все это лишь шутки воображения? С чего он вообще взял, что мистер Иггис не человек? У него нет ни единого прямого доказательства. Мелкие чудачества в поведении могут быть объяснены сотней различных причин.
«Он не человек, – думал Герти еще минутой позже. – Я совершенно в этом уверен. На нем лишь маскировочная человеческая оболочка, внутри же он представляет собой нечто совершенно нечеловеческое. Что-то такое есть в его взгляде. Не просто безразличное, но мертвое. Не может так смотреть обычный человек».
Ладно, если допустить, что мистер Иггис и верно собран на фабрике, как объяснить его присутствие в «Полевом клевере», да еще и в одиночестве? Кто отпустит свободно гулять по городу новейший образец?
Проверка! Образец проходит полевые испытания. Его специально отправили в Новый Бангор, чтобы оценить способность выглядеть человеком! Экзамен на человечность! Или… От следующей мысли Герти едва не задохнулся.
Побег. Ну разумеется.
Экспериментальная модель оказалась более человеком, чем ожидали инженеры, разрабатывавшие ее узлы. Видимо, мысль о свободе является одной из основополагающих у человека, возникла она и у автоматона. Он попросту бежал с фабрики, считая себя свободным мыслящим индивидом, а не сложным автоматическим устройством. Вот отчего он снял номер в неброской гостинице и ждет, когда в порт зайдет корабль. Он хочет покинуть Новый Бангор, где его, конечно, разыскивают прежние хозяева.
Вот вам, кстати, и разгадка того, как из пустого места на острове появился мистер Иггис. Разумеется, он не жил в иных гостиницах, не прибывал кораблем или дирижаблем. Он действительно возник в городе из пустоты. В некотором смысле.
Забыв про холодный безразличный взгляд мистера Иггиса, Герти незаметно для себя преисполнился к соседу самым теплым уважением. Романтическая история нового поколения, что-то предельно современное и вместе с тем классическое, в духе старой мифологии. Извечное стремление разума к свободе, невозможность сдержать мысль, в чем бы она ни была рождена, в мягких человеческих тканях или сверкающих хромированных механизмах. Поэтика истории, внезапно открывшаяся Герти, заставила его смахнуть с глаз прочувствованную слезу.
«А ведь даже я не видел в мистере Иггисе ничего выдающегося! – думал он, шагая пешком в гостиницу и глотая прокаленную на солнце пыль. – Смотрел на него, как мог бы смотреть на ставший слишком умным автомобиль, и только. А он, по сути, титан духа, наследник Спартака и Гефеста…»
Снедаемый новыми мыслями, Герти и сам не заметил, как вернулся в «Полевой клевер». И обнаружил, что там ничего не переменилось. По-прежнему возвышался возле входа жутковатый швейцар-полинезиец, под взглядом которого тело невольно съеживалось. По-прежнему приветствовал полковника Уизерса консьерж. И, разумеется, прежним же образом дверь номера семнадцатого была наглухо закрыта.
Проходя мимо этой двери, Герти всякий раз ощущал величайшее напряжение. Он чувствовал дыхание тайны, сквозящее через щели в рассохшейся поверхности, как голодный пес чувствует запах остывающей суповой кости, доносящийся с кухни. Тайна была возле него, достаточно протянуть руку. От близости этой тайны сводило зубы.
«Надо вызвать мистера Иггиса на откровенный разговор, – думал Герти, и сам же возражал: – Нет, до этого нельзя доводить. Я не знаю, как мыслит этот автоматон и чем руководствуется. Возможно, он уже приучен бояться людей и скрывать свою сущность. Узнай он, что я посвящен в его тайну, может выкинуть что-то неожиданное. Например, скроется бегством. Или… Интересно, а способен ли он причинить вред человеку? Если он сочтет, что я представляю угрозу для него, способен ли он будет ликвидировать эту угрозу? Нет, в этом деле спешить ни в коем случае нельзя. Не будем торопить события».
Но события сами собой требовали ускорения. Герти вынужден был признать, что основной причиной этого является его собственная финансовая несостоятельность. А точнее, финансовая пропасть, в которую он погружался, не имея возможности хотя бы приостановить это погружение. Он не ел уже два дня. Все, что можно было продать или заложить, уже покинуло его багаж. За номер он не платил уже скоро как неделю, так что в любой момент можно было ожидать безобразной сцены с явлением констеблей и всякого рода неприятными вопросами. Тогда про мистера Иггиса ему придется забыть очень надолго. А вероятно, и навсегда. Четырнадцатого мая мистер Иггис покинет Новый Бангор и, Герти не сомневался в этом, никогда тут более не объявится.
Интересно, что предпримет автоматон, вырвавшись на свободу, никем более не сдерживаемый? Примется ли он удовлетворять тягу знаний, алчно черпая из сокровищниц человеческой мудрости в Европе, Азии и Новом Свете? Или же устремится к разгадке человеческой природы, усваивая все новое и новое касательно чувств и эмоций? А может, сначала ему требуется собрать некую эмпирическую базу?..
Герти представилось, как мистер Иггис покоряет свет.
Никем не узнанный, облаченный в извечный костюм в тонкую серую полоску, он появляется и там и тут и вновь бесследно пропадает. Вот он участвует в раскопках Трои, любуясь совершенными по своей форме осколками давно минувшего прошлого. Вот покоряет арктические льды, бесстрашно глядя вперед сквозь свои толстенные стекла. Вот он с интересом разглядывает плоды технической выставки в Париже, а уже через день принимает кафедру богословия где-нибудь в бельгийском университете…
Мистеру Иггису можно только позавидовать. Он свободен, в том числе и от ограничений плоти. Ему ни к чему заботиться о слабом и несовершенном человеческом теле, ведь в его жилах течет не кровь, а машинное масло. Он не сковывает себя привязанностями и связями, ведь у него нет родни, а стремление по-человечески чувствовать, скорее всего, еще не развито в нем должным образом. Он волен странствовать по миру, открывая все новые и новые грани своего интеллекта, воплощение деятельного разума и, возможно, венец всего сущего, объединивший в себе
