Антоний поучал их не только примером, но и частыми беседами, внушая им иметь одну только цель — спасение, и не почитать за великое то, что оставили в мире, но полагать Царствие Божие внутрь себя и жить каждый день как бы уже последний. Сам он достиг такого совершенства, что мог сказать о себе великое слово: «Я уже не боюсь Бога, а только люблю Его». И проводил дни свои в непрестанном богомыслии, ночи же на молитве; нередко восходящее солнце заставало его еще молящимся с полуночи, и святой отшельник обращал к нему кроткий укор: «Зачем развлекаешь меня своими лучами, о солнце, как будто желая похитить у меня созерцание истинного света».

Утомленный, однако же, множеством учеников и притекавших к нему за исцелениями, Антоний тайно их оставил и, по небесному внушению, погрузился во внутренность пустыни, где опять уединился на дикой горе Колзим, в двух тесных келиях: одна из них, на вершине утеса, служила ему приютом от толпы народной, ибо и там недолго мог он укрыться от искавших его учеников. Сострадая к их немощи во время долгого, знойного пути к его вертепу от берегов Нила, он испросил для них молитвами кладезь в пустыни, и новая обширная обитель Писпер образовалась по соседству горы, где приходящие к Антонию ожидали по несколько дней его сошествия. Там один из учеников его, Макарий, называя пришельцев таинственными именами Египтян или Иерусалимлян, намекал ему, ради какой нужды, телесной или душевной, они к нему обращались, и святой старец преимущественно занимался последними. Философы языческие решились также на долгий путь, чтобы подивиться Антонию. «Зачем пришли вы искать безумного в пустыне?» — сказал им отшельник. «Чтобы насладиться твоею мудростью», — отвечали они. «Итак, будьте как я и обратитесь к Богу истинному», — возразил Антоний. И когда другие софисты кощунствовали о Честном Кресте, он в ту же минуту заградил уста их, исцелив знамением крестным несколько беснуемых. Внутренняя тишина его духа отражалась и на светлом лице, отличая от всех прочих: три пустынника ежегодно посещали его ради духовной беседы, но один из них всегда безмолствовал; когда же старец спросил его о причине молчания: «С меня довольно и глядеть на тебя, авва», — отвечал он.

Антонию было уже около девяноста лет, когда ему пришло на мысль, что нет в мире отшельника, который бы долее его подвизался в пустыне, и в ту же ночь узнал он в сонном видении, что есть во глубине пустынь Фиваидских старец, гораздо прежде его укрывшийся от мира, еще во дни гонений Декия, и с тех пор забытый миром. Смиренно пошел искать его Антоний, и после трехдневного пути в самой ужасной пустыне набрел на след волчий, а по следу до вертепа, откуда блеснул ему свет. Затворник, услышав непривычный шум шагов, заградил вход пришельцу, но Антоний простерся у порога и обещал прежде умереть, нежели отойти. «Не должно умолять с угрозами», — отвечал из пещеры кроткий голос, и дверь отворилась. Оба пустынника бросились друг другу в объятия, как давние знакомцы, и по внутреннему внушению Антоний назвал по имени Павла, а Павел — Антония и разделил с ним небесную пишу, хлеб, ежедневно приносимый ему вороном.

Когда же прошел день в назидательной беседе, а ночь на молитве, старец Павел сказал старцу Антонию: «Давно уже, брат мой, знал я твое жительство в пустыне; ныне настал час мой, и ты предашь мое земное земле». Видя же по горьким слезам Антония, что он не в силах перенести такую разлуку, Павел духовно утешил его и просил принести для своего погребения ту мантию, какую дал ему епископ Афанасий. С быстротою юноши устремился пришелец исполнить последнюю волю Павла, чтобы не потерять ни одного драгоценного мгновения; радостно встретили ученики своего авву; он же, весь исполненный воспоминанием виденного им, восклицал: «Горе мне, бедному грешнику, недостойному имени пустынника! Я видел Илию, я видел Иоанна в пустыне, ах! Я видел Павла в раю!» На все вопросы учеников он отвечал только словами Писания: «Есть время говорить и время молчать». Взяв мантию, снова устремился в путь; но на пути внезапно увидел душу Павлову, возносимую к небу в ликах Ангельских. Пораженный видением, пустынник бросился со слезами на землю, кротко укоряя Павла за его беспрощальное отшествие, и ускорил шаги к дикому вертепу; но Павел стоял там на коленях, с простертыми к небу руками. Антоний тихо стал подле него на молитву, и только не слыша из уст его обычных вздохов, признал молящегося мертвым; он пал на шею усопшего и дал последнее целование, облек его с песнями духовными мантиею для погребения вне пещеры, но нечем было копать ему могилы. Тогда два льва выбежали из пустыни к смятенному Антонию, легли у ног Павловых и, разрыв когтями землю для могилы, пришли ласкаться к погребателю, как бы прося его благословения. Он отпустил их в пустыню, а тело в землю, и возвратился в свою обитель, с пальмовою одеждою святого старца, которою облекался только во дни величайших торжеств, Пасхи и Пятидесятницы.

Антоний, сидя на горе своей с учениками, провидел очами духовными и другое небесное отшествие близкого ему по сердцу пустынника, с которым провел многие годы — Аммония Нитрийского. Этот чудный муж, давший обет девственности в день брака и потом оставивший жену свою, чтобы вселиться в пустыне недалеко от Александрии, сделался отцом иночествующих в нижнем Египте, как Антоний Великий в среднем, а Пахомий в верхнем. В преклонных летах, до такой степени сохранял он стыдливость, что когда однажды, вместе с учеником Феодором, должен был переплыть на пути реку, сперва просил он его отойти, а потом и один не мог решиться обнажить свое тело, и озабоченный такой мыслью, сам не чувствовал, как сверхъестественною силою оказался уже на другом берегу реки. Часто посещая Антония, Аммоний принимал также в своей пустыне великого старца и вместе с ним избрал недалеко от Нитрийской горы, где уже начинали смущать его многие ученики, поприще для новых подвигов иноческих: пустыню Келий, так названную от их множества. Ее прославил впоследствии постническими трудами, знаменитейший из учеников Антония, Макарий Александрийский, который вместе с другим соименным ему Макарием Египетским, обитателем Скитской отдаленной пустыни, на рубеже Ливии, сделался преемником славы великого своего наставника и украшением пустыни; вся она внезапно процвела иноками, вдоль берегов Нила, начиная от Фиваиды до Александрии, и от поморья Чермного до внутренней Ливии.

Но в Фиваиде собственно образовался первый устав жития иноческого, под руководством великого Пахомия, современника