Шрифт:
Закладка:
Но появившиеся в поле зрения чёрные остроносые ботинки с круглыми металлическими пряжками я заметила. И дыхание взорвалось в горле. Я мотнула головой, пряча за смоляной завесой волос своё зареванное лицо в потёках туши и пурпуре стыда. Как Родион нашёл меня? Зачем вообще искал, когда я хотела спрятаться от всех?
Что теперь делать? Как вернуть себе «лицо»? Встать, вытереть слёзы и гордо прошествовать мимо? Я даже посмотреть на него не смогу. Не то, что притвориться, будто всё хорошо. Я хотела побыть одна, пролить чувства, потому что они уже разъедали меня, а ведь я не кислотостойкий резервуар, а человек со страстями, из плоти и крови! Ещё с какими страстями! Сил не было даже на сарказм.
В очередной раз хлюпнув носом, я заревела сильнее. Хотела остановиться, но как человеку на эмоциях справиться со стихией? Она жила во мне — бушующая, неутомимая, яростная. Именно она делала меня такой, какая я есть — шумной, острой, надрывной. Как иначе? Разве стихия может быть спокойной? Это же часть природы, и я — часть природы.
Вдруг мне на плечо опустилась рука. Я вздрогнула, но головы не подняла. Ни за что не покажусь ему такой! Хотя чёрные разводы на лице — не самое страшное, Родион уже увидел гораздо больше — я обнажила перед ним душу, представ сломленной, слабой и жалкой. Где та девушка-воин, которая в баре кинулась на обидчика? Где гордячка, которая выказывала ему презрение? Где бунтарка, не признающая правил?
Сейчас я была просто девчонкой, волнующейся за близкого человека.
Я хотела оттолкнуть Родиона, подняться и уйти. Но… не смогла.
Его тёплая рука придавила меня к земле. Сейчас она казалась тем, на чём можно сконцентрироваться, за что можно ухватиться, чтобы не сползти в чёрное болото отчаяния. Этим немым жестом парень выражал мне поддержку в дозволенных рамках. Более близкие люди заговорили бы, обняли, а он, соблюдая дистанцию, дал понять, что рядом, если нужен. Я без труда смахну его кисть, просто дёрнув плечом, и он отступит.
Но мне почему-то не хотелось его отталкивать. Мне было важно, чтобы кто-то находился сейчас рядом, чтобы вытащить, когда станет слишком глубоко, когда я начну захлебываться собственной болью.
Я подняла дрожащую, испачканную тушью руку и накрыла кисть Родиона. Так я принимала его поддержку и благодарила. Мои пальцы оказались намного холоднее, чем его, но парень даже не вздрогнул, лишь чуть крепче сжал плечо.
Он снова здесь, чтобы подбодрить меня. Может, зря я ругала его перед мамой? Но этому есть причина — нервы. Взвинченная, я часто несла всякий бред, а в стенах больницы мне становилось некомфортно. Я тут слишком выделялась, как чёрная клякса на белых листах. Пропитанный фармакологией воздух въедался в кожу и бальзамировал запахами заживо. Но я не хотела становиться чёртовой мумией!
Плечо жгло. А я медленно успокаивалась, будто заряжалась от прикосновения парня светлой энергией, которую он мне щедро передавал. Заслышав, что я больше не реву, только хлюпаю полным соплей носом, Родион высвободил руку и пошёл по коридору прочь, не оглядываясь. За это я была особенно благодарна. Он будто знал, что мне важно не показаться ему зарёванной.
Я оставалась одна до тех пор, пока совсем не успокоилась. Я знала, что Родион скажет маме, что я в порядке, и не выдаст мой «слезливый» секрет.
Однако меня сдавали красные опухшие глаза, даже несмотря на то, что я умылась и подкрасилась. Но хоть злость смыло. Я шла по коридору обратно, но больше не хотела ни убивать, ни грубить маме, ни огрызаться на Родиона.
Выплеск эмоций принёс облегчение. Грудь жгло только чувство стыда, и заглушить его могло лишь одно действие.
Когда я вернулась, на меня тут же обернулось несколько человек. Да, покричала я тут знатно. Мама и Родион сидели на диванчике и тихо разговаривали. Я даже сказала бы — задушевно. Прямо мать и сын, какая идиллия. Ревновала ли я? Не знаю, может быть. Но кого я так сразу и не сказала бы. Маму, родного мне человека, с жаждой общения, которого не могла дать ей я, или Родиона с талантом находить общий язык со всеми? Кроме меня, конечно, но тут глухая стена, простите.
Я не кралась, но подошла всё равно тихо. Наклонившись вперёд, Родион перебирал цепь с крупными звеньями на запястье. Мама прижала сумку к животу. До сих пор бледная, глаза краснее моих, да и морщинок как будто прибавилось. С ссутуленной спиной она выглядело удручённо. Как я вообще посмела обидеть её?
Завидев меня, она демонстративно отвернулась корпусом к собеседнику. Да, мама, это всего лишь я, твоя драгоценная дочь. Но я прекрасно понимала, почему она предпочла мне общество малознакомого человека. Я в своих обидах пошла ещё дальше, прокачав скилл не разговаривать неделями и месяцами.
Я подошла, и Родион поднял на меня взгляд. Его участие с лихвой перекрывало равнодушие медперсонала и обступающего меня со всех сторон мира.
— Мам… — начала я, а она даже не повернулась. Чувствуя, что расплачусь ещё до того, как скажу, что хочу, я залпом выпалила всё, что собиралась: — Мам, прости меня. Я не хотела это говорить. Я так не думаю, ты же знаешь. Просто сорвалась, как обычно, — я опустила голову не в силах больше смотреть на неё. Что ж, прогонит — будет права.
— Знаю, что у тебя есть жало, — вздохнула она. — Значит, так я тебя воспитала.
— Мам, ну зачем…
— Не стой передо мной, не зеркальная. Сядь, а я в туалет схожу. Кушать хочешь?
— Нет, — ответила я, приземляясь на заботливо нагретое место, когда мама пошла по коридору. Отходчивая она у меня, всегда быстро прощает. — Новости есть? — спросила я Родиона, кивая в сторону отделения интенсивной терапии.
— Индюк не появлялся, если ты об этом.
Эй, что за издевательства? Или новая провокация?
Я с вызовом глянула на парня, но искра негодования быстро погасла. Ни интонацией, ни взглядом, ни улыбкой Родион не собирался возбуждать во мне злость. Если только что-то другое: интерес к себе, вожделение, любовь… Или нет, конечно же, сейчас он просто поддерживал меня по-дружески, пытался отвлечь, рассмешить.
Я с удивлением отметила, что сидеть рядом с ним не так уж страшно, а разговаривать и смотреть прямо — просто и естественно. И как блажь: захоти я, мне только руку протянуть, я коснусь его плеча или бедра.
Меня охватило странное чувство. Даже не умиротворение, а безмятежность. Будто я находилась рядом с родным человеком, бесконечно близким и дорогим, который понимал и заботился обо мне, был рядом, когда нужен. Наверное, слёзы так меня успокоили. Измочалили и отпустили. Я чувствовала, что скоро ощущение правильности происходящего сломается как ссохшаяся рама, заключающая в себя блёклую картинку моей жизни, и, пока этого не случилось, откровенно наслаждалась присутствием Родиона в своей личной зоне.
— Индюк, ага, — я засмеялась и откинула голову на спинку дивана. — Будем надеяться, работает.
