– Да я своими глазами видела, Берта, Богом клянусь! – раздраженно говорит она. Кухарка что-то бубнит себе под нос. – Нет, с этим надо что-то делать. Я хочу сказать…

Я открываю дверь и вхожу, оборвав Ингрид на полуслове. При виде меня она вздрагивает.

– С чем надо что-то делать? – спрашиваю я.

Горничная сидит на одном стуле, положив ноги на другой. В руке у нее чашка чая. Берта чистит картофель, стоя у раковины.

– Извините. – Ингрид нарочито медленно снимает ноги со стула. – Никого не хотела обидеть.

– Ты что-то рассказывала, – настаиваю я. – Продолжай, не стесняйся.

Щеки горничной вспыхивают, она поворачивается к Берте, точно ища поддержки. Но та лишь пожимает плечами и продолжает работать.

– Ничего особенного, фройляйн. Так, сплетню одну в рыбной лавке утром слышала. Люди сейчас болтают, вы же знаете. Все друг за дружкой шпионят, с доносами бегают. Каждый на соседа зуб точит. А если на тебя кто донесет, то как доказать, что ты ничего плохого не сделал?

Заливаясь краской, я прохожу через кухню, беру со стены поводок и склоняюсь над Куши, чтобы скрыть свое пылающее лицо. Дрожащими пальцами пристегиваю поводок к ошейнику.

– Если человек соблюдает закон, то бояться ему нечего. Только те, кому есть что скрывать, должны бояться, – говорю я и наконец нахожу в себе силы взглянуть ей прямо в глаза. – Пойду погуляю с собакой. Когда вернусь – не знаю.

– Что, гулять в темноте?! – тут же возмущается Ингрид.

– Ох, фройляйн Герта, вашему отцу это не понравится, – предупреждает Берта.

– Я гуляю здесь, в Голисе, – твердо отвечаю я. – По освещенным улицам. Что может случиться со мной в таком респектабельном районе?

И вообще, чтобы выйти из дому, мне незачем просить разрешения ни у кухарки, ни у горничной.

По улице я иду быстро. Меня тянет к нему. Никакого плана у меня нет – просто пойти туда, где он живет, ходить там по тротуарам, по которым он ходит каждый день, дышать тем же воздухом, которым дышит он, и все это время изнемогать от боли при мысли о том, что я должна сделать. Рядом со мной цокает когтями Куши.

Мы идем по каменному мостику, под которым тихо течет река. Задержавшись на миг у перил, я заглядываю вниз. Вдыхаю густой влажный запах, слушаю, как вода с журчанием гладит старинные опоры. Голова вдруг начинает кружиться, и тут же приходит мысль: а что, если наклониться пониже, и… Но темный провал пугает, и я, отпрянув, тороплюсь оставить позади переулок без фонарей. Скорее назад, к свету, к людям.

Северная часть Гинденбургштрассе – широкая оживленная зеленая улица; внушительные здания тянутся вдоль тротуаров, полускрытые кронами деревьев. Я медленно иду мимо витрин: галантерейный магазин, бакалея, кафе, лавка мясника. Все закрыто, работает лишь небольшое кафе на углу и цветочный магазинчик рядом. Но и он уже закрывается: старик и мальчик, оба в длинных передниках, снимают с уличной витрины цветы и вносят их внутрь.

– К сожалению, это все, что я могу предложить вам сегодня, – говорит владелец магазина кому-то внутри. – Может быть, завтра у меня будут другие остатки, так что приходите к закрытию, если сможете.

Хозяин с помощником отходят от двери, пропуская наружу человека в шляпе, надвинутой на самые глаза. Под мышкой у него завернутый в коричневую бумагу букет сирени. Широко шагая, он уходит.

Движение на улице вдруг замирает.

Тротуар уходит у меня из-под ног.

Не может быть.

– Вальтер?

Он оборачивается. Смотрит удивленно, приоткрыв рот. «Ингрид, гестапо», – мелькает у меня в голове. Оказывается, я не готова его увидеть. Что же делать – бежать? Но я стою, и время тоже как будто остановилось, а он уже подходит ко мне.

– Хетти! К-как ты меня нашла? – спрашивает он с запинкой, но сдержанно.

– Я не ожидала тебя увидеть…

– А?

– Я хочу сказать, какой у меня был шанс… – шепчу я.

Нам обоим неловко. Вальтер делает шаг назад и прислоняется плечом к стене.

– Почему ты не пришла в воскресенье? – нарушает он недолгое молчание.

– Я собиралась. Но за неделю столько всего произошло. – Я умолкаю; мы стоим у всех на виду, на самом перекрестке. – Послушай, здесь есть где поговорить? По-настоящему? Мне надо тебе кое-что сказать. – Я вспоминаю, зачем пришла. Но почему-то в присутствии Вальтера вся моя недавняя решимость тает, как снег под лучами солнца.

Он кивает и отделяется от стены.

– Да, есть одно местечко неподалеку. Кафе, его держит семья моей знакомой, Лены. Ей можно доверять, – добавляет он, поворачивается ко мне спиной и быстро идет вперед.

Я – за ним, как тень. Центральная улица уже позади, еще пара-тройка поворотов – и мы в убогом переулке, где среди ветхих домов примостилось на углу обшарпанное старое кафе. Вальтер толкает дверь, звякает колокольчик. Привязав Куши к столбу, я вхож у следом.

Единственный посетитель, мужчина, сидит и курит, уткнувшись в газету. За прилавком – молодая смуглая женщина сомнительной расовой принадлежности. Вальтер выбирает столик и делает мне знак садиться.

– Добрый вечер, Лена, – улыбается он женщине за прилавком. – Нам два чая, пожалуйста.

– Уже несу, – отвечает она и принимается звенеть чашками.

Вальтер, искоса поглядывая на человека с сигаретой, наклоняется ко мне. Его лицо смягчается.

– Так почему ты не пришла в воскресенье?

– Когда мы были в «Саламандере», мне показалось, что за нами следят. Теперь я точно знаю – так и было.

– Кто же нас видел? – Голос Вальтера звучит спокойно, но я вижу, как каменеют его плечи.

– Наша горничная Ингрид.

– Паршиво.

– Да. – Мы смотрим друг на друга через стол. – Правда, тебя она вряд ли помнит. А если и помнит, то не знает, что ты… – Я умолкаю.

И снова думаю о том, ради чего пришла. Надо выпить чая и сказать ему. Сейчас. Немедленно.

– Вообще-то, Вальтер, – говорю я и делаю глубокий вдох, – я… я решила, что надо положить этому конец.

Он меняется в лице. Я отвожу глаза, стискиваю под столом руки. Ну же, будь сильной.

И я пересказываю ему статью из «Ляйпцигера» о той актрисе.

Вальтер слушает молча, ногтем одного большого пальца поддевая кутикулу другого.

– Это слишком опасно. Для нас обоих. – Я вытаскиваю из кармана томик Кафки. – Прости, но я не могу это читать.

– Хетти…

Он забирает у меня книгу и опускает ее в карман. Смотрит мне в лицо. В его глазах я вижу боль. Мои пальцы невольно касаются его руки, которая лежит на столе. В горле встает ком, когда я представляю свое будущее без него: без наших прогулок по воскресеньям, без его теплой руки в моей, без прикосновений его губ, без его запаха. Это и еще то, что я узнала на минувшей неделе, – сначала о папе, потом о Карле с Эрной – обрушивается вдруг на меня непомерным грузом.