Шрифт:
Закладка:
Зорик сноровисто взбежал на холм… и, отбросив топор в сторону, бухнулся на колени.
– Прости нас, Камай-нанги! – взвыл он дурным голосом. – Прости недостойный народ вормов!
Немая сцена – это не когда очень тихо. Немая сцена – это обычно когда один орет, а остальные подвисли, не зная, что делать. Вот она сейчас и образовалась.
У многих вормов отвисли челюсти. Некоторые просто тупо уставились на угасающее пламя в том месте, где у мертвого шамана когда-то было лицо. Но большинство смотрело на вождя. Понятно. Везде, всегда, в любой стае и во все времена: как начальство – так и мы.
А начальство, аккуратно подобрав полы хоммячьего плаща, степенно опустилось на колени и поклонилось до земли – так, как умеют это делать только вожди. С достоинством. После чего, разогнувшись, увенчанный крысособачьей башкой вожак прокричал неожиданно сильным голосом:
– Вечный слава Камай-нанги, сошедшему с неба!
Дальше все было предсказуемо. Племя, счастливое от того, что неопределенности больше нет, ретиво попадало ниц и принялось впечатываться лбами в землю, влажную от утренней росы.
– Слава Черному Стрелку! Слава Камай-нанги!!!
«Твою мать, – думал я, все сильнее прижимаясь к орудию моей казни и стараясь не сползти по нему вниз. – Когда ж они устанут?»
Устали. И вождю надоело стоять на коленях. По глазам видно, что доволен – избавился от вредного шамана. Но в то же время и недоволен – пришлось перед кем-то на колени встать, пусть этот «кто-то» и типа выходец с неба. В общем, мы с волосатым вождем друг друга понимали, потому я ему и подыграл. Хотя не только ему, и себе тоже. С целью поскорее закончить спектакль и рухнуть на землю.
– Встань, великий вождь, избранный высшей силой, – произнес я. – Властью, данной мне Небом, повелеваю тебе нести другим народам свет истины! (Понятное дело – расшифровывать, в чем именно этот свет, не требуется. Что вождю надо будет – то и истина. Это и без посланника неба ясно. Кстати, попал в точку. Судя по роже, вождю явно такой расклад по душе пришелся.) Веди своих людей дорогою правды и добра! (Про то, что правда у каждого своя, а кто победил в битве добра и зла – тот и добро, тоже молчим.) Не сворачивай с этого пути, великий вождь, и тогда вечно пребудет с тобою благословение Неба…
Уфф, похоже, отстрелялся общими фразами, которые как хочешь – так и трактуй. Ну и ладно. Надо ж было что-то сказать эдакое под финиш. Теперь пожелать им счастливого пути – и пусть катятся отсюда, да поскорее. Только сначала отдадут то, что с меня сняли, – и скатертью дорога. Вот отдышусь сначала, пару вдохов, и…
– Народ вормов благодарить тебя за великий честь! – провозгласил довольный вождь, поднимаясь с колен. – Позволь нам принести тебе первый жертва, великий Камай-нанги!
Толпа расступилась.
На земле лежал человек, добросовестно связанный толстыми веревками и оттого напоминающий кокон руконога с человеческой головой наверху. Рот головы был заткнут объемистым кляпом, снабженным ремешками, завязанными на затылке пленника. Правильный кляп, а ремешки – это чтоб языком его было не вытолкнуть. Всегда удивляла в кино такая фишка: воткнули терпиле в пасть тряпку, он с нею покорно и сидит где-нибудь в камере. Или пакет полиэтиленовый на голову надели, и жертва добросовестно в том пакете задыхается. Типа, ну никак нельзя на вдохе втянуть в рот пленку и прокусить.
В общем, упаковали вормы мужика на совесть. И один из них уже подходил к связанному с большим ножом, явно намереваясь отрезать голову кокону во славу меня.
По идее, конечно, стоило поддержать спектакль. Ну подумаешь, велика беда – отпилят тыкву какому-то незнакомому дядьке, который, возможно, при случае меня же из-за кустов и завалил бы ради той же СВД. Мне-то что за горе?
Но, блин, есть внутри меня такая порой крайне неудобная хрень, как чувство моей личной справедливости. То есть ни на какие чужие моральные нормы то чувство не ориентируется. По фигу ему, грубо говоря, кто и что думает по тому или иному поводу. Мое это и только мое. И если ощущаю я всеми фибрами души неправильность происходящего, то вмешиваюсь – и, кстати, часто себе в ущерб. Короче, есть у меня такой недостаток, и ничего с этим не поделать.
– Остановись, человек, – громко произнес я.
Ворму обращение «человек» явно пришлось по вкусу. Тормознул он, но при этом воззрился на меня с немым вопросом в глазах – мол, чего не так-то? Аналогичный вопрос прочел я в глазах остального племени и вождя – в том числе. Причем грозящий перерасти в недоумение: как это так, посланник Неба – и мешает жертвоприношению? Да и посланник ли это Неба на самом деле?
Говорить надо было громко и внятно, но сил на убедительные вопли уже не было. Требовалась хоть короткая передышка. Горло горело огнем, перед глазами плавали разноцветные пятна, и все силы уходили на то, чтобы стоять прямо и не шататься.
Неожиданно выручил меня Зорик.
Перестав утрамбовывать лбом землю возле моих ног, он повернулся к сородичам и заорал:
– Я ж говорить вам, тудым-сюдым, что Камай-нанги запрещать мазать идолов чужой кровь! Убивать можно, если жрать хочешь! Если не хочешь жрать, просто проси у Камай-нанги чего надо, он даст! Только сильно проси! Слабо попросишь, значит, ничего не хочешь и Черный Стрелок не уважаешь!
Ну что ж, в целом Зорик запомнил то, что я говорил ему, и даже не особо сильно переврал.
– А еще воровать плохо, – негромко добавил я. Но Зорик услышал – и тут же развил тему.
– И крысособачить нельзя! – рыкнул он. – В смысле у своих. А у Камай-нанги – особенно! Я про то тоже говорил, но вы меня не слушать! Вы шаман слушать, который вон с горелый пасть валяться.
Вождь слегка скривился. Отдавать СВД ему не хотелось, но и терять только что приобретенный статус избранного высшими силами было не с руки. Короче, колебался он недолго. Подошел, снял с плеча винтовку и почтительно положил ее к моим ногам. Потом повернулся, рыкнул что-то по-своему.
Не прошло и минуты, как передо мной лежало все мое добро, изъятое при пленении. Помимо этого, «человек» с ножом по собственной инициативе уже резал веревки, стягивающие тело потенциальной жертвы мне. По факту удаления кокона обнаружилось, что пленный мужик абсолютно голый и экстремально синий – от утреннего холода и от обилия наколок,
