Одна упаковка спичек (200 коробок).

Сорок фунтов муки.

Дрожжи.

Два фунта местного чая.

Десять фунтов сахара.

Десять фунтов соли.

Набор столовой посуды.

Мультивитамины.

Аптечка.

Надувная палатка с ремонтным комплектом и дополнительными колышками/веревками.

Два спальных мешка.

Брезент для подстилки.

Запасная пара обуви для меня.

Всякая одежда, бритвенный набор и т. д.

Ящик книг – некоторые привезены с Земли, большей частью же куплены в Ронсево.

Магнитофон, три камеры, пленка и эта записная книжка. Ручки.

Два походных ящика.

Мы все время намерены следовать вдоль Темпуса [49].

Больше мне ничего не приходит в голову. Несомненно, я о многом не подумал, и впоследствии нам придется об этом пожалеть. Ничего, это первое путешествие, в следующий раз я подготовлюсь лучше. Когда я был студентом Колумбийского университета, то имел привычку читать экспедиционные отчеты тех викторианцев – путешественников в крагах и пробковых шлемах, как они нанимали сотни носильщиков и копателей, и что получалось, когда они не могли их использовать. Полный гутенберговского куража [50], я грезил, как и сам однажды поучаствую в такой экспедиции. И вот я в последний раз ночую под крышей, а назавтра мы отправляемся в путь: трое мулов, мальчишка (в лохмотьях) и я (в синих брюках и спортивной футболке, купленной у Кюло). По крайней мере нет нужды опасаться мятежа подчиненных, разве что мул пнет меня или мальчишка перережет мне горло во сне!

6 апреля. Первая ночевка. Я сижу у маленького костерка, на котором мальчишка приготовил наш ужин. Он оказался превосходным экспедиционным поваром (приятная неожиданность!), хотя хворост расходует слишком неэкономно, впрочем, я знаю из прочитанного, что у жителей пограничья эта привычка часто встречается. Я бы назвал его симпатичным, если бы не эта коварная хитринка в больших глазах.

Я уже засыпал, но заставил себя встать и описать в дневнике первый день нашего путешествия. Теперь я сижу и всматриваюсь в звезды чужого мира. Мальчишка показал мне созвездия; думаю, в небесах Сент-Анн я уже ориентируюсь значительно лучше, чем когда бы то ни было в ночном небе Земли. А если и нет, то скоро научусь. Во всяком случае, мальчишка заявил, что знаком со всеми аннезийскими именами созвездий, и хотя существует вероятность, что все они придуманы его папашей, я тем не менее запишу их и понадеюсь впоследствии получить независимое подтверждение. Вот Тысяча Щупалец и Рыба [51] (туманность, которая словно бы наползает на одинокую яркую звезду, желая схватить ее), Женщина с Горящими Волосами, Дерущаяся Ящерица (Солнце – одна из звезд в хвосте Ящерицы)[52] и Дети Тени. Я сейчас уже не найду созвездие Детей Тени, но я уверен, что мальчишка указал мне именно его – две пары ярких глаз [53]. Он называл мне и другие, но я не запомнил. В дальнейшем я намерен записывать беседы с мальчиком.

Но начнем с самого начала. Мы вышли в путь рано утром, и мальчишка помогал мне навьючить мулов. Впрочем, справедливее было бы написать, что это я ему помогал. Он очень ловко управляется с веревками и помочами, сплетая длинные, устрашающе сложного вида узлы, которые, казалось, удерживают связанные предметы очень надежно, но стоит ему ослабить их, как они вяло распадаются от касания его руки [54]. Отец мальчика спустился поглядеть, как мы уходим (меня это удивило), и обратился ко мне с длинной, исполненной патетической риторики речью, намереваясь, очевидно, выбить из меня еще немного денег, чтобы как-то компенсировать себе отсутствие помощника. В конце концов я вознаградил его старания.

Мулы довольно резвы, все кажутся крепкими и ничуть не упрямей, чем можно было изначально предположить. Они превосходят лошадей размерами и выносливостью, головы у них длинней моей руки, а зубы – большие, квадратные, желтого оттенка. Их можно разглядеть, когда они, разлепив толстые губы, жуют колючки на обочине. Двое серых и один черный. Мальчишка разнуздал их, когда мы остановились на ночлег, и я слышу их вокруг всего лагеря, а иногда мне удается даже заметить, как пар от их дыхания вздымается высоко в холодном воздухе, точно бледный призрак.

7 апреля. Вчера я полагал, что мы уже основательно продвинулись, но сегодня понимаю, что мы пока еще просто пробираемся через заселенные – или хотя бы полузаселенные – деревенские области вокруг Французского Причала, и сейчас почти уверен, что, случись нам перед вчерашним ночлегом подняться на маленький холм неподалеку, мы бы заметили огни фермы. А этим утром миновали небольшое сельцо, которое мальчишка называет Лягушачьим городом. Полагаю, обитателям деревушки этот топоним не слишком пришелся по вкусу. Я поинтересовался, почему же он не стесняется использовать это название, раз и сам ведет свой род от французов. Он очень серьезно ответил, что это не так, поскольку в действительности в его жилах течет половина крови Свободных Людей (так он называет аннезийцев) и что это им он предан. Он верит своему отцу. Наверное, он единственный человек на всем белом свете, который на это способен, при том что он довольно умный мальчуган. Такова мощь родительских поучений.

Сразу за Лягушачьим городом дороги просто не стало. Мы вступили в Глушь, как они ее называют, и мулы тут же почувствовали это, став если не упрямей, то пугливей; иными словами, они теперь меньше походят на людей и больше – на животных. Мы направляемся на северо-запад: вероятно, мне стоит объяснить – к реке, но по длинной диагонали, а не прямо. Так мы надеемся обойти стороной тростники (на руках старого попрошайки я уже видел предостаточно отметин, чтобы не испытывать особого энтузиазма на предмет прогулки там). Мы пересекаем маленькие ручейки, которые питают поросшие тростником и камышами земли – они встречаются достаточно часто, чтобы мы могли пополнить запасы воды. Следует учесть, что вода Темпуса на значительном расстоянии от побережья непригодна для питья из-за повышенной солености.

Вчера мне следовало бы упомянуть, что, когда мы раскладывали палатку, оказалось, что топорика мы с собой не захватили. Я забыл это сделать. Ну, если не топорика, то любого инструмента, пригодного, чтобы обтесать колышки. Я принялся было корить мальчишку, но он лишь усмехнулся и вскоре сноровисто выпрямил палатку, закрепив колышки в нужном положении приставленными камнями. Он приносит много хвороста для костра и с неожиданной силой ломает его о колено. Чтобы развести огонь, он сооружает нечто вроде домика или беседки из сучьев, заполняя его сухой травой и листьями. На это у него уходит меньше времени, чем у меня уже ушло на сегодняшнюю дневниковую запись. Он всегда (то есть вчера и сегодня ночью) просит меня разжечь костер. Очевидно, он считает это функцией высшего, исполнение которой должно возложить лишь на предводителя экспедиции. Я также полагаю, что в костре есть что-то священное, если только воля Божья распространяется так далеко от Солнца. По всей видимости, он не желает затенять нас и великое таинство дымом, потому как костерок у него получается такой маленький, что я диву даюсь – как это на нем вообще можно что-то приготовить? И он все равно часто обжигает пальцы. Я заметил, что каждый раз, когда это происходит, мальчишка сует пальцы в рот и танцует вокруг костра, не прекращая что-то себе нашептывать.