следующего дня. Он же потребовал, чтобы я указал, где край света. «Что еще за каверзы? — сказал я про себя. — И как мне ответить, если я всего-то мира не обошел? Спросил бы он меня, где край моря, я бы что-нибудь придумал». Тем не менее я отвечал, что край света — в этой самой аудитории, где мы находимся, и что он наглядно в том смог бы убедиться, если бы всерьез об этом поразмыслил, и, если бы это не было правдой, я бы счел себя недостойным вступить в колехио.

Видя, как я справляюсь с ответами на его вопросы, только и думая о том, как объявить мне шах, он получил мат, задав мне — чеканя каждое слово — четвертый вопрос: каково расстояние от земли до неба? Видели бы Вы, Ваша Милость, как я какое-то время солидно откашливался, не зная, что ему ответить, так как он вполне мог быть осведомлен о том, что этого пути я еще не проделывал. Если бы он попросил рассказать о распорядке жизни тунцов и о том, на каком языке они говорят, я бы это сделал с большей основательностью; но при всём том я не промолчал, но ответил, что небо от земли совсем недалеко, так как наше пение там слышно, сколь бы тихо ни пел, ни говорил человек, и что, если он мне не хочет верить, пусть сам поднимется на небеса, а я запою очень тихим голосом, и если он меня не услышит, то я готов поплатиться за свое невежество. Уверяю Вашу Милость, что молодчаге-ректору пришлось умолкнуть и предоставить другим задавать мне вопросы; но когда они увидели, что ректор посрамлен, не нашлось никого, кто захотел бы вступить в дело, а потому все молчали и хвалили мои ответы. Никогда не видел я себя столь всеми восхваляемым, этаким «сеньором-чего-изволите».

Слава Ласаро возрастала с каждым днем, и частично ей я был обязан платью, которым меня одарил добрый герцог, так как, если бы не оно, эти проклятые долгополые продолжали бы меня презирать, как я презирал тунцов-предателей, хотя и не подавал виду. Ко мне стекалась уйма народу: одни — чтобы одобрить мои ответы, другие — поразвлечься, глядя на меня и мне внимая. Ввиду столь великих моих способностей, имя Ласаро было на устах у всех и разносилось по всему городу звучнее, чем среди тунцов.

Мои хозяева пожелали пригласить меня с ними поужинать, и я был не против, хотя поначалу отказался, следуя тамошнему обычаю, то есть отговариваясь тем, что якобы приглашен другими. Не хочу расписывать, что было у нас на ужин, так как он был ужином лиценциатов, но я хорошо видел, что он был подан в обмен на книги[179] и посему столь аристократичен.

После того, как мы поели и скатерти со стола были убраны, на посошок мы разложили карты, что было там обычным занятием, и, разумеется, в этом деле я был более подкован, нежели в диспутах с ректором. Наконец, на столе появились деньги, неведомо откуда взявшиеся. Мои сотрапезники, как весьма ловкие в этом искусстве, знали тысячи приемов обмана глаз, так что, будь на моем месте кто-то другой, он давно бы испустил дух, так как я был на грани проигрыша; но под конец я так их сделал, что они заплатили за всё, и я в придачу к ужину положил в кошель более пятидесяти выигранных реалов. Так что не связывайтесь с тем, кто был господином среди тунцов! Всегда будьте с Ласаро начеку. И перед прощанием с ними я захотел сказать им что-нибудь на языке тунцов, но они меня не поняли. Потом, опасаясь мести с их стороны, ибо для нее у них имелись все основания, я отбыл оттуда, думая о том, что не всё всегда гладко выходит.

Посему порешил я вернуться домой, где хорошо зажил благодаря своим пятидесяти выигранным реалам и кое-чему еще, о чем ради чести промолчу. Я прибыл в свой дом, где всё было в наилучшем виде, кроме полного отсутствия денег. Тут-то я и вспомнил о тех дублонах, что исчезли в море, и, конечно, расстроился, думая про себя, что, если бы знать, что дело пойдет так же хорошо, как в Саламанке, я бы открыл в Толедо школу, предназначенную для изучения языка тунцов, и у меня бы отбою в учениках не было. Затем, хорошенько всё обдумав, я понял, что дело это — невыгодное, так как бесполезное. Так что пришлось мне отказаться от этой затеи, хотя мне так хотелось бы остаться в истории столь древнего города основателем прославленного университета и изобретателем нового языка, доселе никому из людей на земле не ведомого.

Вот что произошло после того, как я отправился в Алжир. Обо всём остальном Ваша Милость со временем узнает. Остающийся Вашим верным слугой,

Ласаро де Тормес.

Конец

Хуан де Луна

Вторая часть

«ЖИЗНИ ЛАСАРИЛЬО С БЕРЕГОВ ТОРМЕСА,

извлеченная из старинных хроник города Толедо».

Сочинение ХУАНА де ЛУНА, кастильца, переводчика с испанского Языка.

С посвящением сиятельнейшей принцессе донье ГЕНРИЕТТЕ де РОГАН[180]

ИЗВЛЕЧЕНИЕ ИЗ КОРОЛЕВСКОЙ ПРИВИЛЕГИИ[181]

Милостью Короля[182]

и в силу предоставленной им

Привилегии

разрешается

Роле Бутонне[183], парижскому книгопродавцу, печатать, отдавать в печать, продавать и сбывать книгу, озаглавленную «Вторая часть жизни Ласарильо с берегов Тормеса» и проч.,

и воспрещается

Всем прочим лицам, независимо от их происхождения и состояния, печатать и отдавать в печать означенную Книгу, ни отдельно на испанском, ни на французском языке, ни на двух языках одновременно, продавать и распространять любые другие ее экземпляры, кроме напечатанных или отданных в печать означенным Бутонне,

и всё указанное —

В течение и в продолжение полного и непрерывного шестилетнего срока со дня окончания печати книги, род страхом изъятия Всех экземпляров, а также других наказаний, предусмотренных настоящей Привилегией.

Дано в Париже 9 января 1620 года

Подписано Королем в его Совете

Ренуар[184]

Скреплено большой печатью желтого воска на простом хвосте[185]

К ЧИТАТЕЛЯМ

Случай,