Шрифт:
Закладка:
— Дисмал, — сказал я, — мы на свободе. — Ты покинул свой привычный мир, но я позабочусь о тебе. Что касается меня, то если я выживу, то объясню лорду Моггерхэнгеру, как я сумею вернуть его драгоценные пакеты, и буду жить вечно или до тех пор, пока это не будет иметь значения.
Проезжающая машина осветила наше жилье на колесах. Дисмал зевнул, мы пукнули и остались внутри. Пес спал на левом сиденье впереди, а я вытянул ноги сзади.
Глава 12
Язык Дисмала ощущался у меня на затылке, как влажная пемза, и я проснулся, словно от почти смертельной раны, которая нуждалась в приличном периоде выздоровления, прежде чем я мог считать себя наполовину готовым к новым сражениям. Я оттолкнул его.
— Слишком рано для завтрака. Оставь меня в покое.
Багровые клочья облаков не вдохновляли меня на движение, а весной было холодно, как зимой. Я закурил сигарету, радуясь, что мне не придется ни с кем ее делить, хотя Дисмал выглядел так, словно ждал затяжки. Новый день войны еще не начался. Чтобы немного утешить его, я бросил несколько остатков вчерашней еды на лист газеты и, тогда свет в его голубых глазах изменил интенсивность, от чего они стали почти серыми. Я вспомнил слова Чарли: «На днях я подумал, как было бы хорошо, если бы весь мир сидел на пособии по безработице. Именно к такому будущему нам следует стремиться. Работа — причина всех зол, и на земле наступит рай, когда ее не будет. Всеобщая безработица – это то, чего мы хотим, и Англия станет предметом зависти всего мира, когда мы добьемся этого».
Потом я ел, смотрел на карту и слушал прогноз погоды, который диктор снова протрещал так быстро, что я ничего не понял, хотя, возможно, это и к лучшему. Я не хотел этого знать, потому что сегодня будет день расплаты, и грядущее состояние небес казалось неважным. Сколько бы я ни бродил по А1, к концу пути я окажусь лицом к лицу с Моггерхэнгером.
Я был безумно счастлив и, возможно, опасен, когда шел по дороге, глубоко дыша. К удивлению проезжающих мимо автомобилистов, я вдруг побежал к машине и сто раз подпрыгнул, чтобы разогнать застоявшуюсяю кровь. Покопавшись в багажнике, я нашел кусок веревки. Сохранил ли Моггерхэнгер его, чтобы повеситься, когда по радио придет известие о его финансовом крахе? Или это было для того, чтобы задушить кого-то другого, кто вызвал его недовольство потерей ценной партии наркотиков? Я продел его через ошейник Дисмала и взял его на прогулку, но под ногами было слишком грязно, чтобы идти далеко. Он увидел кролика и чуть не потащил меня лицом вниз среди первоцветов и щавеля. Кролик выбежал из укрытия и перелез через блестящую гряду колокольчиков.
Мы спустились по пандусу и выехали на А1, и Дисмал полуулыбнулся, когда я выехал на внешнюю полосу и обогнал мощную машину, раскидывающую своими колесами щебень. Солнце освещало мое небритое лицо через лобовое стекло, и вместо того, чтобы наслаждаться ездой по дороге к лондонским дымам и туманам, я потел от перспективы добраться туда. Свобода заканчивается там, где начинается ответственность — по крайней мере, я так слышал, — но я бы предпочел остаться в лесу, слушая, как дикий голубь бездумно призывает свою подругу, чем столкнуться с бандой Моггерхэнгера. По своей безрассудности я попал в ту же самую неразбериху, которая заставила Билла Строу укрыться под стропилами квартиры Блэскина, и он даже не подозревал, что я могу в ближайшее время присоединиться к нему.
Безумие было моим спутником, и на следующей стоянке я остановился, чтобы обдумать возможность отъезда в Афины или Лиссабон. Даже если бы я не реализовал эту идею в жизнь, я как минимум задержался на раздумьях на полчаса. Я смотрел на карту до тех пор, пока ее цвета не заставили меня испугаться, затем швырнул ее назад, где Дисмал, решив, что это какая-то игрушка, разжевал ее в клочья.
Я привязал его к опоре мусорного бака и начал ходить взад и вперед. Мне не хватало только шляпы Наполеона и меча Цезаря. Грузовики на внутренней полосе сигналили, проезжая мимо человека, который катил мотоцикл по обочине. Для меня это мог быть японский самурай верхом на лошади – или на чьей-то спине – пока более плотное движение не закрыло зрелище из поля зрения, и что бы это ни было, оно не унеслось вверх по берегу в безопасное место. Жизнь дороги продолжалась.
Не желая покидать место отдыха, я мог только размышлять о праздности, которая мучила меня с самого рождения. Те немногие работы, которые я освоил после того, как бросил школу в пятнадцать лет, были всего лишь способом не работать вообще. Уже в те времена я считал своим долгом не лишать ближнего человека постоянной и оплачиваемой работы. Для меня оставаться без работы было так же естественно, как наличие работы для всех остальных, поэтому я никогда не тратил время на принятие решения по этому поводу. Совести у меня не было, потому что неработоспособность была наследственной, а не приобретённой. У меня не было примера отца, выходящего каждый день в комбинезоне, который во всяком случае как ничто другое убедил бы меня, что я никогда не буду настолько глуп, чтобы самому брать на себя такую тяжелую работу. И то, как моя мать пошла работать на фабрику — хотя она проделала это достаточно весело, — просто сказало мне, что никого нельзя подвергать этому.
С другой стороны, я чувствовал, что мне не следует поощрять кого-либо еще следовать тем же путем в безделье. Кто-то должен был работать, и сейчас, слава Богу, многие предпочитали это делать. Я никогда не хотел, чтобы общество погрузилось в состояние хаоса, потому что, если бы я оказался рядом, меня бы втянули в помощь, если бы все это шоу нуждалось в восстановлении.
Прежде чем я успел сесть в машину, меня поразило видение мужчины с распущенными волосами в синей пилотке и ярко-оранжевой накидке, толкающего груженую коляску по обочине в сторону стоянки. На вымпеле, прицепленном к коляске, было написано: «ПО МИЛЕ КАЖДЫЙ», и когда он вошел в пространство, которое казалось по праву моим, с жестяным воем музыки из транзистора, я увидел, что на одной стороне коляски были распылены аэрозольные надписи: ПОЭТИЧЕСКИЙ АРТ-МОБИЛЬ и на
