Когда они проснулись, от костра осталась лишь кучка белых холодных головешек. Памфил отправился к выходу, но сразу вернулся:

— Ждут.

Хармид кивнул: именно это он и предполагал.

Трое уселись вплотную друг к другу, не зажигая огня, — берегли растопку.

— Что будем делать? — спросил Памфил.

— Теперь только вперед, — твердо сказал иларх и почувствовал, как язаматка сунула ладошку в его ладонь.

— Я с тобой, — прошептала в ухо.

Хармид нашарил плечо друга, сжал:

— Идешь?

Тот долго дышал, прежде чем ответить:

— Да.

Путь прокладывал иларх, тыкая перед собой древком копья. Связанные арканом беглецы вытянулись цепью. Если сыромять натягивалась, идущий сзади сразу окликал товарищей.

Залы сменялись провалами, узкие лазы переходили в широкие натечные каскады. Иногда со стен срывались летучие мыши, носились вокруг, наполняя пещеру писком. Тогда приходилось садиться на пол и закрывать лицо руками, пока они не успокоятся.

В одном месте лаз раздваивался. Беглецы встали рядом, зажгли факел — смотрят, не могут решить. Быстрая Рыбка упала на колени, зашептала молитву Великой матери. Поднявшись, твердо указала: "Туда!"

Кое-где приходилось протискиваться под толщей породы. Кожаная одежда вскоре намокла и неприятно облепила тело.

Голос иларха прокатывался по пещере эхом:

— Пригнуться… Теперь ползком… Яма… Справа острый уступ… Осторожно голову…

Ударившись о камень, он разражался грубыми самосскими проклятиями.

Снова заночевали. Теперь уже все вместе — прижимались друг к другу, дрожа от холода и временами проваливаясь в мутное забытье. Исцарапанные в кровь руки саднило.

Утром упрямо продолжили путь.

Факел давно прогорел. Если дорогу преграждал завал, зажигали сухую ветку. Язычок пламени высвечивал то кораллы из мраморного песка, то щупальца сталактитов, то каменные водопады. Даже ширму из тонких хрупких иголочек.

А однажды стена перед путниками замерцала тысячами искр, словно вдруг открылось звездное небо.

Послышался хрустальный звон. Хармид чиркнул огнивом. Вокруг вздымались скалы — оранжевые, белые, зеленые… Увидев перед собой заросли из закрученных в спираль прозрачных трубочек, он вытащил ксифос. Так и прокладывал дорогу, размахивая мечом, при этом во все стороны летели осколки сталагмитового леса.

Поменялись местами, теперь первым шел Памфил. Внезапно пол стал ровным и гладким.

— Смотри, осторожно, — предупредил Хармид. — Здесь может быть подземное озеро.

Памфил не успел ответить. Раздался плеск, и он с криком полетел вниз. От рывка аркана Хармид упал, поехал вперед, но успел ухватиться за натечную пирамиду. Сзади ойкнула язаматка.

Стиснув зубы, упираясь ногами в наросты, иларх вытягивал друга. Памфил подполз, уткнулся лицом в грудь. Хармид прижал к себе его голову, ждал, пока тот перестанет безнадежно всхлипывать.

— Там каскадные плотины, — прохрипел Памфил. — Можно спускаться с одной на другую, но это путь в Гадес[191].

— Ничего, сейчас вниз, а потом наверх. Ты отдыхай, я пойду.

— Куда? — язаматка уцепилась за рукав. — Не пущу!

Хармид обнял ее, поцеловал. Подождал, пока она успокоится. Протянул горящую ветку:

— Вот… последняя.

Она отодвинула его руку:

— Забирай, тебе нужней… Мы дождемся.

Измученные, продрогшие, Памфил и Быстрая Рыбка смотрели, как маленький светлячок медленно затухает среди скал.

Хармид спускался с террасы на террасу, шлепая по холодной воде. Он понимал, что это путь в один конец, сил на обратный подъем не останется. В паху болело — рана снова кровоточила.

Иларх грустно усмехнулся — так бесславно умереть он не рассчитывал. Мысленно вознес хвалу Аполлону Боэдромию за короткую, но интересную жизнь, в которой было все, что нужно мужчине, — и упоение схваткой, и восторг победы, и любовь женщин… Лишения не в счет — без них никак, так устроили боги.

На дне впадины Хармид отдышался, осторожно достал из-за голенища сапога кусочек пакли. Замерзшими непослушными пальцами расправил на камне. Положил сверху оставшийся от ветки уголек, подул. Смотрел в последний раз на огонь, словно прощаясь с белым светом.

Внезапно язычок заколебался.

Прежде чем пламя потухло, Хармид уже знал, в какую сторону идти.

— Памфил! Рыбка! — заорал он. — Сюда! Ко мне!

Эхо прокатилось по пещере, переполошив подземных обитателей.

Когда из глубины подземелья донесся ответный крик, иларх двинулся вперед. Теперь приходилось ощупывать стены руками. Начался подъем — трудный, скользкий. Хармид съезжал, поднимался, снова карабкался по каскадам. Протиснулся в узкий лаз, пополз. Задеревеневшая одежда мешала двигаться, ладони горели, будто обсыпанные перцем и солью.

Еще немного, еще вперед, рукой, ногой… Он поднял голову и увидел впереди светлое пятно. Зарычав от злости и нетерпения, пошел на четвереньках.

Раздвинул ветки кизильника, не обращая внимания на завесу из паутины.

И зажмурился от яркого солнца.

Приоткрыв глаза, наслаждался синевой, бьющей сверху — с неба и снизу — от моря.

Наступили Скирофории[192].

Праздник начался торжественным шествием к алтарю Афины Сотейры. Процессию возглавляли первые люди Пантикапея: Перикл, Спарток, архонты, стратеги, главы коллегий. Жрецы и жрицы сгрудились под большим белым зонтом, символизирующим защиту посевов от солнцепека. Так и шли — веселой гурьбой, прижимаясь друг к другу и отпуская по этому поводу шутки. Следом, словно паря над землей, семенили одетые в тончайшие льняные хитоны элевтеры Афродиты Апатуры.

Девочки-аррефоры старательно вытягивали руки с зажатыми в них дарами Афине: невесомыми платками из косского шелка, полупрозрачными платьями с острова Аморгос, изысканными костяными гребнями и сосудами для благовоний.

Юные помощницы пекаря бережно несли лотки со свежевыпеченными хлебами, а взрослые девушки из лучших семей города, выполняющие роль канефор[193] Деметры, водрузили на головы ритуальные корзины.

Периклу доверили диоскодий — шкуру барана, заколотого на алтаре Зевса ради спасения урожая от божьего гнева. Первый стратег позаботился, чтобы моряки раздали горожанам статуэтки Афины Партенос, которые в большом количестве хранились в трюме флагмана.

Пантикапейцы и гости города приготовили в дар богине подарки: килики, лекифы[194] и ойнохои с ее именем, а также расписные ольпы[195], на которых изображались мифологические сюжеты. Многие украсили пальцы бронзовыми и золотыми перстнями с