махов руками, чтобы сбросить негу. Потом накинул гиматий, зашлепал сандалиями по мозаике из морской гальки с изображением обнаженных купальщиц возле таза с ручками: одна выжимает волосы, другая стоит, опираясь на столбик.

В андроне[187] его ждали.

Невзрачный человек в запыленной одежде протянул берестяное письмо. Ксенократ развернул, пожевал губами, читая. Нахмурился. Потом осмотрел гонца с головы до ног:

— Ты не сколот.

— Нет. Крестьянин из Нимфея.

— Зачем предаешь?

— Свои счеты с Периклом…

Поняв, что от него ждут пояснений, человек добавил:

— Братья полегли при штурме, остались вдовы и дети. Я теперь один род вытягиваю… Хочу справедливого наказания.

— Братьев не вернешь.

— Награда тоже устроит.

— Что просишь?

— Виноградник в шесть плетров.

Ксенократ кивнул: теперь все ясно. Быстро прикинул в уме — такой участок стоит не меньше трехсот драхм.

Буркнул:

— Получишь, если дело выгорит.

Отослав гостя на кухню, приказал позвать Кизика. Когда изгой пришел, оба улеглись на клинэ. Ксенократ махнул слугам рукой — давайте завтрак. Сразу перешел к делу.

— Сенамотис сообщает, что Октамасад решил принять сторону Перикла.

Кизик досадливо мотнул головой:

— Собака! Чтоб ему эринии мозг высосали!

— Дело дрянь, но поправимо.

— В смысле?

— У Перикла есть сколоты, а у нас будут тавры.

От неожиданности Кизик сел, с надеждой глядя на друга.

Ксенократ продолжил:

— Сам знаешь — они как кошка с собакой. Ссорятся из-за каждого пастбища, потому что сколоты лезут в чужие горы, будто им своих степей мало. Но нам это на руку. Так что собирайся: поедешь к Туру договариваться.

— Я?

— А кто? Ты пока ничего не сделал, чтобы вернуть власть. Только восковые куклы жжешь да ругаешься.

Увидев сомнение на лице собеседника, Ксенократ рявкнул:

— Может, тебе не надо? Так мне тоже не очень-то надо. Перикл не ко мне приплыл, а к тебе. Пока мои эмпории забиты зерном, я всегда найду покровителей.

— Не надо? — Кизик побледнел. — Я из-за него все потерял…

Он вскочил — злой, лицо перекошено.

Закричал:

— Клянусь Зевсом, Геей, Гелиосом, Девой, богами и богинями олимпийскими и героями, владеющими Пантикапеем и его хорой… Пока я жив, нет у меня хуже врага, чем Перикл. Буду мстить до конца дней своих, а когда умру, за меня отомстят дети.

— Другое дело, — спокойно заметил Ксенократ, поливая мидию уксусом. — Кстати, мне тут фракийские купцы рассказали интересную историю. Оказывается, Спарток и Октамасад родственники.

— Тогда понятно: рука руку моет, — кисло протянул Кизик, пытаясь совладать с чувствами.

— Вовсе нет, — Ксенократ усмехнулся, — Спартака на самом деле зовут Спарадоком, он — дядя Октамасада по матери. Младший брат Спарадока, Ситалк, — это нынешний басилевс одрисов. Так вот, после смерти Тереса трон одрисов перешел к Спарадоку, но Ситалк сверг его и сослал к союзникам, бизалтам. Спарадок там прижился, завел семью, потом с небольшим отрядом ушел в Ольвию. Через несколько лет Ситалк заподозрил Спарадока в подготовке переворота и сговорился с Октамасадом, чтобы тот его выдал в обмен на брата Октамасада — Скила. Октамасад своего брата казнил, а Ситалк своего — нет.

— Странная история, — Кизик слушал с интересом. — Чего проще — голову в петлю или топором по шее, и вопрос с соперником решен.

— Верно, — согласился Ксенократ. — Ситалк дважды проявил слабость. Первый раз — когда сверг брата, второй — когда заполучил его в обмен на Скила. Интересно — почему?

— Да плевать! Главное, что Октамасад и Спарток — враги. Иначе и быть не может. Подожди… — Кизик вытаращил глаза от изумления. — А Октамасад знает, что Спарток — это тот самый Спарадок… его дядя?

— Непонятно, — задумчиво процедил Ксенократ. — Сенамотис об этом не пишет.

— Теперь узнает! — довольно заключил Кизик. — От нас. Помирятся они или нет — это еще вопрос, а мы за это время организуем оборону и договоримся с Туром.

Ксенократ приказал привести нимфейца. Вскоре довольный крестьянин на нагруженной подарками повозке выехал из Феодосии…

Тур согласился встретиться только на своей территории. Кизик пошел в горы с небольшим отрядом гоплитов. Посоль-ству предстояло пересечь два хребта, а затем подняться на крутой берег моря.

Ориентиром для места встречи должна быть скала в воде, с большой дырой, которую тавры называют Оком Тагимасада. По мнению варваров, бог морей будет незримо присутствовать на встрече, чтобы оградить своих детей от неправильного решения.

Прибыв на место, Кизик опасливо огляделся. Глубоко внизу, под обрывом, шумели волны. Вокруг торчали шесты с насаженными на них головами — полусгнившими, с клоками волос и остатками провяленной на солнце кожи. Возле скалы высился каменный истукан змееногой богини с орнаментом по цоколю в виде пальметт и голов грифонов. К левой руке идола была подвешена свежеотрубленная голова. На земле белели черепа.

Кизик догадался: Тур не случайно назначил встречу в этом жутком месте — пусть у гостей сложится правильное понимание того, во что они ввязываются.

Время неумолимо бежало. Приближался вечер. Внезапно склоны холма почернели от высыпавших людей в шкурах. Тур показался из балки на арбе с огромными — в рост человека — колесами, которую тянула четверка волов.

Басилевс был облачен в накидку из человеческих скальпов. Скальпы — ладно, Кизик насмотрелся на военные трофеи варваров. Но он содрогнулся, увидев пояс хозяина Тавра: отрубленные кисти рук сжимали скрюченными пальцами кожаный ремень. На голове дикаря торчало чучело канюка с раскрытым клювом и расправленными крыльями.

Робеющий толмач вышел вперед.

— Ты кто? — вместо приветствия спросил Тур.

— Кизик, эсимнет Пантикапея.

— Там сейчас Перикл за главного. Значит, ты — никто.

Кизик возмутился:

— Я — посол Ксенократа. Он бы не прислал кого попало.

— Что надо?

— Твоя дружба. Взамен Ксенократ предлагает свою… — посол помедлил. — И я — свою.

— Зачем мне с тобой дружить? У тебя ничего нет.

— Золото! — обиженно сказал Кизик.

Он сделал гоплитам знак поднести подарки.

Тур показал воинам, что хочет