Шрифт:
Закладка:
— Понимаю, — согласилась Миртия. — Мы, конечно, не тратим столько денег на праздники, как в Афинах на Панафинеи или Великие Дионисии… Экономим, стараемся обойтись малыми средствами.
Одрис взял ее за руку.
— Когда идет война, пояс приходится затянуть. Но так будет не всегда. Я хочу засеять степь далеко на запад. Соберем урожай, продадим в Афины… Фиас Афродиты получит богатые дары. Золотых гор не обещаю, но будет все, что нужно, — и жертвенные животные, и масло для лампионов, и благовония для фимиатериев.
Меотка покраснела, но руку не убрала.
Филопатра, наблюдавшая за парой из-за колонны, хитро улыбнулась.
2Кизик сидел в доме Ксенократа, эсимнета Феодосии, обхватив голову руками.
Он был пьян.
— Золото! Серебро! А главное — камни! Из Египта привезли… — Кизик мутными глазами заглянул в лицо собеседника. — Ты знаешь, что такое александрийская шлифовка?
— Знаю, — буркнул Ксенократ. — Хватит ныть. Большая часть храмовой казны уцелела. Скажи спасибо, что сам живой. Сейчас бы висел на воротах.
Он высунул язык и растопырил руки, показывая позу распятого.
Потом спросил:
— Ты провел дознание?
— Хармид говорит, что тавры дышали в затылок. Телега застряла в песке на переправе, пришлось бросить. Часть мешков тавры погрузили на коней и отправили в ставку, потом на радостях напились. Люди Хармида ночью переплыли речку, вырезали разъезд и забрали то, что осталось.
— Красивая история, — усмехнулся Ксенократ. — Ты ему веришь?
— Памфил подтвердил.
— Кто еще уцелел?
— Илу разбили, все погибли.
— Меоты?
— Не вернулись. Скорее всего сбежали с поля боя.
— А язаматка?
Кизик развел руками:
— По-своему лепечет — кто ее разберет.
— Ты говорил, что с Хармидом в телеге ехали двое раненых.
— Одного не довезли, а второй валяется без сознания. Не знаю, может, очнется, может — нет…
Выпили еще, закусили копченой рыбой.
— Делать-то что теперь? — Кизик заскулил.
— Что-что! — вспылил Ксенократ. — Нищим не останешься!
— Да я не про сокровищницу… Душа болит, понимаешь? И отец, и дед, и прадед… Жизнь положили, чтоб власть за семьей сохранить. Со скифами замирились, синдов подмяли, только-только жизнь наладилась… жена сына родила… а тут — бац! — явился этот Яйцеголовый[185].
Кизик стукнул кулаком по столу.
— Потише, — урезонил друга Ксенократ.
— Ты-то не боишься? — криво улыбнувшись, Кизик посмотрел на собеседника.
Тот сохранял спокойствие.
— А чего мне бояться? Феодосия Периклу не по зубам — за нами Херсонес, которому всегда на помощь придет Гераклея.
— Не сказал бы, что Херсонес рядом.
— Ерунда… Пять дней пешего хода. Морем — день да ночь. Если что — продержаться надо будет пару недель, пока гераклейский флот подтянется.
— В Херсонесе полно афинских колонистов.
— Гераклеотов больше! — убеждал Ксенократ.
Потом наклонился к Кизику, заговорил с нажимом:
— Пока не поздно, надо послать верного человека в Херсонес. Тамошний эсимнет — мой зять. Пусть гонец объяснит ситуацию, скажет: тесть, мол, просит защиты, об уступках договоримся, так еще пантикапейский глава золота подбросит.
Кизик поднял на него глаза, но промолчал. Эх, пошла казна вразнос. Но время такое: за все надо платить.
Ксенократ продолжал:
— Только нужен очевидец, чтобы доходчиво описал зверства афинян, их жадность, бесцеремонность в политических вопросах. А главное — что зерно подчистую будет уходить в Элладу. Есть у тебя такой?
Кизик подумал:
— Хармид. Он про зверства Перикла многое может рассказать.
— Ты ему доверяешь? Смотри… Тут маху дать нельзя.
— До сих пор выручал… На нем крови много, архонты его ненавидят и боятся, так что один вернуться в Пантикапей он не сможет. Все сделает так, как я скажу, потому что без меня он просто головорез, которых вокруг — как грязи. Пусть едет…
Вызвали иларха.
— Рана беспокоит? — спросил Кизик.
— Беспокоит.
— Скакать сможешь?
— Смогу.
Ксенократ поставил задачу. Хармид хмуро выслушал, согласился, только попросил денег на дорогу и хороших лошадей: двух под узду и двух подъездков.
Вечером он снова пришел к дому Ксенократа. На тихий свист выскользнула Быстрая Рыбка.
— Мне долго нельзя, — зашептала она, — могут хватиться.
— Бежишь со мной?
— Куда?
— Еще не знаю.
Пристально посмотрев иларху в глаза, язаматка улыбнулась.
Закивала головой:
— Ага.
— Приду до рассвета…
Солнце едва высветило вершины Тавра, когда отряд выехал за городские ворота. Быстрая Рыбка сидела за спиной Хармида.
Иларх обернулся, зло посмотрел на холм, где рядом с акрополем располагались дом и сад Ксенократа. Он не жалел о принятом решении. Хватит прислуживать этим ублюдкам, быть исполнителем преступных прихотей знати, на все готовым безжалостным убийцей.
Вот и знакомая дубрава. Отвалив камни, Хармид с Памфилом вытащили мешки, взвалили на подъездка.
— Куда теперь? — спросил Памфил.
— В Херсонес. Сядем на корабль — и в Гераклею!
Он махнул рукой на юг.
— Через горы нельзя, тавры поймают, — Памфил с сомнением покачал головой.
— По воде тоже нельзя, — жестко сказал иларх. — Тавры и там сидят за каждым утесом. Не хочу, чтобы моя голова таращилась пустыми глазницами на море, пока птицы склевывают с нее мясо.
— Значит, по Херсонесскому тракту?
Хармид кивнул:
— Мы все-таки посланцы Ксенократа.
Неожиданно спросил:
— Слушай, как Медонта ранили?
— Стрелой в грудь. Живучий, другой бы давно помер, а этот держался до самой Феодосии.
— Не знаешь, выжил?
Памфил пожал плечами.
— Выжил — плохо дело, — сказал Хармид. — Костоломы Ксенократа выбьют из него правду про казну. Он в сознании был, когда мы ее прятали.
Иларх задумался. Быстрая Рыбка и Памфил смотрели на него с надеждой, понимая, что сейчас решается их общая судьба. Дубрава зашумела, словно дубы тоже мучились сомнениями.
— На тракт пока