— К кому это, к ним? — не понял Миронег.

— К ним, и чтоб покой. Не могу я больше, не по мне ноша, согнула крепко, сломаюсь, — последнее бормотание Миронег едва расслышал.

— Грех это, ишь чего удумала, — сильней прижал он ее к себе, — те померли, так уж им на роду было написано, а ты не семей. Тебе жить, детишек мне рожать, колыбель качать. Все переживем, справимся. Верить надо. Уныние — грех. Ну, чего ты раскисла? Не нравится здесь, так по утру пойдем пристанище искать. Это ж только на ночь.

— Дурно я сотворила, да? Тебя под удар подвела, — повернулась к мужу Услада, в темноте блеснули искры ее черных очей.

— Я б и сам веточку Ингварю передал, но не так, а чтоб от нас подозрение отвести. Ну, да что сделано, то сделано, назад уж не поворотить, — Миронег чмокнул жену в нос, — и так, должно, ничего, обойдется. Спи, птаха моя, спи. Завтра новый день.

Она доверчиво уткнулась ему лбом в грудь, обняла тонкой ручкой. Странно, но за долгую дорогу их бегства, Миронег впервые засыпал, не вспомнив ни про борти, ни про врытую в землю крепкую избушку, ни про козочек, сейчас он думал только о том, что у него впервые есть своя семья, ни чужая, милостиво принявшая его в свои ряды, а своя собственная, пока небольшая, ну так это ж дело наживное.

Утро выдалось солнечное, яркое. От того город предстал перед вылезшими из постоялой избы путниками чистым, светлым и уютным. Он тянулся плотной полосой дощатых крыш вдоль узкого мыса, обрамленного оврагами, и носом мощных стен врезался в Дон. Торг кипел приятной суетой. Осень — самая пора обмена и закупки запасов в долгую и студеную зиму. Через распахнутые двери большой деревянной церкви видны были ряды сияющих свечей. Народ выходил со службы и тут же отправлялся бродить меж рядов с диковинными товарами, бойко торговался, рассовывал покупки по корзинам да туесам.

Миронег довольно быстро получил милостивое дозволение остаться у местного воеводы, прикрывшись дружбой с Милятой и покойным Петрилой, которых здесь хорошо знали. Воевода Сбыслав, похожий на лобастого быка, выдвинул лишь одно условие — в свой черед вставать дозорным на костровую башню. «Бортник — то ладно, да только нам ратных не хватает. Времена нынче неспокойные, лихие, а об тебя хоть поленья ломай». Ну, и на том спасибо. Осталось найти место для жилья.

И здесь помогло знакомство с княжьим гридем. Двоюродная сестрица Петрилы, круглолицая и румяная баба лет сорока, утирая слезы от весточки о гибели братца, согласилась приютить за серебро чужака с молодухой на своем дворе в отдельно стоящей клети. Избенка была совсем крохотная, но с очагом и широкой лавкой.

Услада принялась усердно наводить порядок, неумело размахивая большой метлой, а Миронег отправился смиренно выполнять данный обет.

Когда он добрел до церкви, пожилой худенький священник вместе с дьячком затворяли ворота.

— Здрав буде, отче, — старательно поклонился попу Миронег.

— Чего тебе, сыне? — торопливо проговорил тот, явно спеша поскорей уйти.

— Повенчаться я с женой хочу. Во грехе не хочет моя подружья жить, — кашлянул в кулак Миронег.

— Похвально, — согласно кивнул священник острой седенькой бородкой, — был ли венчан прежде? — уставились на Миронега внимательные очи.

— Не бывал, и она девкой взята.

— Похвально, похвально. Отец с матерью твои вас благословили?

— Померли, некому.

— А жены твоей родня благословение дала?

— Сирота она.

— Так уж и сирота? — с сомнение сощурился священник. — И из мужей никого над ней нет?

— Брат вроде как есть, — честно сознался Миронег, — но он далече, я его и не видывал никогда. Тетка ее мне отдала, — добавил он уже ложь.

— Негоже без братского благословения. Грех та тетка на себя взяла, — вздохнул священник. — Надо было братца дождаться.

— Да уж теперь назад не поворотить. Поддался соблазну, красоты ее ради, искупить теперь вину хочу, — Миронег добавил в голос раскаянья. — Дозволишь ли, отче, святой обряд свершить.

— Дозволю, завтра по утру приходи.

Миронег радостный побежал обрадовать Усладу.

Она встретила его у растопленного очага. В котелке булькала похлебка, разнося по углам приятный аромат. В избе было чисто, на лавке белела овчина и лежала пара пухлых подушек.

— Настасья Ниловна пожаловала, — улыбнулась Услада, приметив изумление на лице мужа.

— Ну вот, видишь, ладно заживем, — плюхнулся на лавку Миронег.

Услада подбежала стаскивать с него сапоги.

— Да сам я, ты чего? — смутился Миронег, так она еще никогда не делала.

— Чего ж сам, коли у тебя подружья есть, чай, не хуже, чем у других, — надула нижнюю губку Услада.

— Да лучше, лучше, — поднял ее и усадил на колени Миронег. — А завтра водимой станешь. Уж договорился с попом.

— Водимой? — переспросила Услада, и Миронег, к своему удивлению, не заметил радости на ее лице.

— Ну да, ты ж хотела повенчаться.

— Не надобно того, — проговорила Услада, вставая с его колен.

— Отчего ж не надобно? — нахмурился Миронег. — Все дуешься, что грозился другую найти? Так я ж повинился. Так, из злости кинул.

— Просто не надобно. Живут же у вас в верви так. Бог простит, мы ж зла не творим, никого не убили.

— Ты давеча говорила, что устала, — тоже поднялся Миронег, — так и я от твоих метаний устал. Додумываешь там что-то в своей головушке, а от меня таишься. А отчего, я не ведаю.

— Да я ж просто, хлопот тебе не хочу, — пролепетала Услада.

— А, может, я готов хлопотать. Мне, может, то в радость. В общем так, — он снова уселся на лавку, вытягивая ноги, — завтра венчаемся и все тут. Я так решил.

Побывав под вечер в баньке, растопленной милостивой хозяйкой, молодые вернулись за темно и легли, завернувшись в овчины, греть и ласкать друг друга. Их первая ночь в полном уединении, когда можно отдаться страсти без оглядки. Конечно, надо бы попоститься пред таинством, но Миронег не устоял, зато будет о чем каяться на исповеди.

Услада