Шрифт:
Закладка:
— Все? — усмехнулся Миронег.
— А чего ж еще надобно?
— Не сердись, дядька. Бортник я, бортником и помереть хочу, пред Богом не с мечом предстать.
— Яко черноризец баешь, — вздохнул Милята, — а ратному мужу следует подле князя ходить. Ладно, уговаривать не стану, уж вижу, что уперся. Но ежели передумаешь, только знак подай, уж я за тебя князю слово замолвлю. А то ведь можно и к княжичу Юрию в дружину, вот уж славный стригунок, вроде тебя в младые лета.
Ах, Милята уговаривать был мастак, этого уж не отнять.
— Благословляй Господь, — поклонился Миронег, все же отказываясь.
Пути расходились. Милята откланялся в ответ, поднял руку перекрестить Миронега…
— Мне вашему князю весточку следует передать, — неожиданно вылетела вперед Услада, — про братца его двоюродного, душегуба.
Милята изумленно застыл с поднятой рукой.
Все произошло так неожиданно, что Миронег на миг растерялся и не успел оттащить Усладу от дядьки, а она уже тараторила скороговоркой, опасаясь, что ее остановят:
— А мы с мужем летом по малину ходили, да на муромского дружинника в лесу набрели. Он к Ингварю вашему шел, раненый был, умирал, да нам сказался, что…
«Зачем?!» — выдохнули губы Миронега, но Услада продолжала трещать сорокой:
— Что Глеб Переяславский с братом своим Константином созвали князей рязанских на съезд в Исады Рязанские, опоили их крепко и предали в руки поганых, что в засаде сидели. И те поганые всех князей сгубили, а Глеб и Константин теперь в градах чужих сидят. Душегубы они, кровь Романа, брата Ингварева, на них, а все остальное ложь!
Милята опустил руку, но открыл от удивления рот, так и стоял в немом изумлении.
— А коли твой князь не поверит, так пусть пошлет в Муром, да спросит, был ли при княжиче Ростиславе старый седобородый муж, именем Военег. Да коли был такой, так и мы не врем.
Милята, притихнув, перевел подозрительный взгляд с Услады на Миронега.
— Все так, — сухо подтвердил Миронег. — Гнались за ним и на нас вышли, не смогли мы его схоронить, боялись — и нам достанется. В оврагах Червленых он остался.
— А чего ж сразу не сказал? — пробормотал Милята.
— Так сам понимаешь, что дальше будет, от того и не хотел говорить, — Миронег сурово посмотрел на Усладу, та густо покраснела.
— Войне быть, чего ж тут не понятного, — потер поросший бородой подбородок Милята.
— Скажись князю про то, — напомнила Услада, видя, что дядька колеблется. — Нельзя смолчать.
— Скажусь. Ох, а так-то все ладно выходило.
Милята ушел на ладью, продолжая что-то приговаривать себе под нос. Его тихая старость в окружении милых дочерей истаивала.
Муж с женой остались одни.
— Зачем, зачем ты ему все рассказала?! — накинулся на Усладу Миронег. — Сама же просила ничего никому не говорить, молила, в ноги падала, а теперь что ж?
— Так я ж про себя не сказала, только по Военега. Ну, мы ж не виноваты, что муромского в лесу встретили. Да Ингварь меня и не вспомнит, кто на девок малых внимание когда обращал. Да мы-то и виделись единый раз, с чего ему меня вспомнить…
— Да как ты не понимаешь, ты себя подставила, ведь докопаются, вытянут все! Обвинение больно страшное. Просто надо было смолчать и плыть к Онузе, как договорились, — Миронег закипал от злости. — Чего на тебя нашло?! — проорал он.
Услада подошла к Миронегу и тихо зашептала:
— Мне Изяслав давеча приснился, он велел Ингварю сказаться. Не могла я ему отказать, он такой бледненький стоял, — голос Услады дрогнул. — И она у него за спиной стояла, и так-то жалостливо смотрела. Просили они.
— В другой раз всех покойничков ко мне отсылай, сам с ними толковать стану, — надменно проговорил Миронег, — чтоб голову моей жене не дурили.
Услада поджала нижнюю губку, знакомо фыркнула и отвернулась, как уж делала девкой не раз, только что теперь косой воздух не чертила, та пряталась под убрусом.
Вот иногда лапушка, ласковая, послушная, нежная, что шелковый плат, а иногда просто невыносима — гордыня и своеволие так и прут, сладу нет, и все-то недомолвки какие-то, выводящие Миронега из себя. А уж сегодня учудила, так попробуй расхлебай.
— Нешто так надобно мужатой жене себя вести? — с укором проговорил он, тоже отворачиваясь.
— Вот коли повенчаемся, так буду вести себя как должно, — буркнула Услада.
— Ну, знаешь, а сейчас я тебе кто? — вконец рассердился Миронег. — Да я еще подумаю, надобно мне на такой неслухе жениться али пойти посговорчивее поискать.
— Так и не женись, я тебя не заставляю, — с достоинством проговорила Услада.
— На струг пошли, ждут нас, — рявкнул Миронег.
Они молча побрели к большанскому кораблику, поднялись по сходням. Миронег сел на весла грести. Услада осталась сидеть с перегруженными с ладьи пожитками. Миронег несколько раз оборачивался и видел, что она вытирает краем рукава набегающие слезы. В груди кольнуло от жалости. Ох, даже обидеться на нее как следует нельзя. Неслуха, а все ж своя, уж родная.
К вечеру сквозь темный сумрак на десном крутом берегу проступила черная тень городни.
— Онуза, — прокричал дозорный с носа корабля.
— Онуза, — задумчиво проговорил Миронег.
Глава XXVI. Имя
На ночь вновь приплывших всех разместили в нетопленной тесной избенке. От стен тянуло сыростью. Переступая через ноги завалившихся спать земляков, Миронег пробрался с Усладой в дальний угол. Кое-как настелив кожух и обложившись скудными пожитками, они улеглись спина к спине, все еще дуясь друг на друга. Услада затихла, но лопатками Миронег чувствовал, что она вздрагивает от беззвучных рыданий. Пора было проявить щедрое благородство взрослого мужа и замириться.
Миронег неуклюже развернулся и крепче притянул жену к себе, осторожно поцеловал в висок.
— Ну, будет-будет, — зашептал ей на ухо. — Ну, наговорил с горяча дурное, с кем не бывает. Так и сама ж поняла, что не в серьез. Не плач.
— Устала я, мочи нет, — судорожно передернув плечами, всхлипнула Услада. —
