властный собеседник, будто бы обращаясь к зрительному залу, который превратила в силуэты рампа старой узкой сцены. – Мы должны встретиться. Поскорее. Боюсь, вам нельзя терять время.

Том переводит взгляд на светильник в холле. Белый провод слишком бросается в глаза – жестокая насмешка, болтающаяся в пределах видимости камеры осужденного.

– Мой адрес на обратной стороне визитной карточки.

Абонент отключается.

35

Том узнает потрепанный полумертвый автомобиль на улице из семидесятых годов. Череда одинаковых зданий, которые выглядели чистыми и функциональными в проекте. Пятьдесят лет назад.

На окнах Блэквуда висят пожелтевшие сетки, стекла достаточно грязные, чтобы окрашивать золотистый солнечный свет в коричневатый цвет. Никто не подстригал газон, по крайней мере, год – это у них с Блэквудом общее. Здесь подобной заразой поражен каждый третий дом на улице.

Практикующий маг. «Иисус прослезился бы». Идея приехать сюда, чтобы получить ответы от человека столь эксцентричных и сомнительных занятий, теперь заставляет Тома пылать от стыда. Даже сильнее, чем до отъезда из дома. Сейчас от жара унижения у него на голове выступает пот. Быть здесь – это доказательство отчаяния, он не переживет, если кто-то узнает о его посещении магического… Даже слово не придумать.

Мысль о том, что он добирался сюда час двадцать по множеству узких улочек категории «Б» вместо того, чтобы работать на верхнем этаже и ждать строителя и сантехника, заставляет повесить голову. Каждый час, отданный не поискам работы и не улучшению дома – пустая трата времени.

И все же, перекрывая беспокойство по поводу денег и отставания от графика, возникают постоянные и уже настойчивые вопросы о том, почему же его предшественник так и не доделал дом.

Этот чудик что-то знает о соседях. Есть связь и история, которые нужно распутать. Газетные вырезки наводят на мысль о чем-то возмутительном и мерзком. Этот человек хотел, чтобы их прочли.

Том выходит из своей машины и перекидывает через плечо сумку. Три свинцовые таблички оттягивают нейлон и глухо позвякивают, пока он идет по подъездной дорожке, заросшей сильнее, чем у него самого. У Тома хватило присутствия духа, чтобы принести «сокровище», которое Грейси и Арчи обнаружили в лужайке. Свинцовые плашки, покрытые символами и спрятанные под землей, приобрели после вчерашней ночи новое значение. По крайней мере, Блэквуд, как доктор философии, может кое-что знать об артефактах.

Том не успевает ступить под волны непослушной жимолости, которой удалось сорвать решетчатую шпалеру с навеса крыльца, как входная дверь широко распахивается.

У Тома перехватывает дыхание. Кажется, Блэквуд ждал за дверью или, возможно, наблюдал за ним из окна, и это впечатление никак не успокаивает нервы. Мгновенно и надолго наступает неловкая тишина. Двое настороженных людей, у которых, несомненно, мало общего, кроме неухоженных газонов и чувства социального дискомфорта, молча оценивают друг друга.

Стоящий в дверном проеме мужчина все такой же растрепанный, каким Том его помнит: на бледном одутловатом лице сидят очки, а волосы в ушах и брови давно требуют ухода. Брюки на нем те же, что были, когда он ругался с Мутами, – они на дюйм не доходят до лодыжек, выставляя наружу разные носки и шнурки ботинок.

Том чувствует себя обязанным выйти из неудобного положения.

– Мне нужно, чтобы вы объяснили, кто, черт возьми, мои соседи.

Блэквуд тихо отходит в сторону и жестом приглашает Тома войти.

* * *

Ковры в доме практикующего мага так и мелькают, узоры меняются, узоры исчезают. Коробки и книжные шкафы в тесном холле покрыты слоем серой пыли. На кухне виднеется пирамида из грязной посуды. Упаковки из-под еды и испачканные тарелки захламляют все поверхности. А резкий запах тела, исходящий от деловой рубашки мага, конкурирует с запахом выдержанного мусорного ведра и заставляет Тома зажать нос.

Он следует за Блэквудом в гостиную, настолько захламленную, что почти не сомневается в том, что попал в логово сумасшедшего затворника, который, возможно, даже опасен. Стены комнаты едва видны за книгами. Тысячи корешков твердых переплетов высасывают тусклый электрический свет, создавая коричневатую пелену, затемненную задернутыми шторами. На загроможденном столе в углу возвышается компьютерный монитор, на заставке которого светятся знаки зодиака.

– Возможно, вам лучше присесть, прежде чем услышите то, что я хочу сказать.

Том старается найти место, где можно было бы опуститься. Нет ни одной поверхности, где не возвышались бы башня из книг, лыжные склоны из бумаг или груды одежды, ожидающей то ли глажки, то ли сортировки для благотворительности.

Вынужденный сидеть краем задницы на двух дюймах дивана, Том с опаской поглядывает на огромную астрологическую карту, которой оклеена стена до самого потолка.

– Что я здесь делаю? – Он не уверен, что собирался произнести это вслух.

Блэквуд занимает позицию на противоположной стороне комнаты, у книжного шкафа, и принимает профессорскую позу – наигранная попытка возвыситься, от которой Тому хочется издевательски расхохотаться.

– Могу я называть вас Томом?

Он кивает.

– Вы со своей семьей выбрали крайне неудачное место для дома.

– Чтобы напоминать об этом, у меня есть жена, приятель. Подкреплять не нужно.

– Жена пока не ушла от вас?

– Нет!

– И вы все еще можете выносить ее вид?

– Что?

– Значит, у нас есть время. Немного. Они хороши. Не ошибитесь. Муты могущественны.

Наполовину уверенный, что ему следует просто встать и уйти, Том поднимает руки в знак недоумения.

– Ваши соседи – те еще шептуны, – произносит Блэквуд нараспев, будто его гость должен немедленно признать это весомое откровение. Но замечание просто повисает во мраке, постепенно становясь таким же абсурдным, как и сам говорящий.

– Это эзотерическое определение для мудаков?

От слов Тома Блэквуд морщится.

– Травники. Фармакиды[7]. Торговцы низкой магией. Вот что я имею в виду.

– Все еще не понимаю.

– Им платят за услуги. За чары. Как и их родителям. Вы идете против династии.

– Подождите. Родителям? Они не… вместе?

– О нет, они не супруги. Брат и сестра.

– Брат и сестра? Но… – Сосание бледного бедра. И «моя дорогая». Том слышал, что Маги называл ее так – ласковым обращением, наверняка предназначенным для супруги, с которой прожили много лет. – Когда он назвал ее «моя дорогая», я подумал…

– Не «моя дорогая», а Медея. Как в трагедии. А эти брат с сестрой принадлежат к древней традиции. Когда-то такие служили беднякам как врачи и ветеринары. Несколько столетий назад. Но знания передаются от одного поколения к другому. Меня ввела в курс дела моя тетя. – Блэквуд смотрит на свой стол, направляя взгляд Тома на фотографию в рамке рядом с монитором. На снимке улыбающаяся пожилая женщина с буйной копной