Шрифт:
Закладка:
Феня усадила на колени внучку и погладила ее по макушке:
– Будешь до бабы приезжать?
– Ба-ба-ба! – лепетала Юля.
– Ой, – всхлипнула Феня, – ой, это ж мы теперь редко видеться будем. Оттуда пока выберешься. Автобус раз в час. Электричка тоже редко…
Теперь скрыть ликование пыталась Люда, но улыбка предательски все время расползалась по ее лицу.
Тося поможет матери с переездом. Ей действительно повезло – и улица центральная, и дом не у дороги, первый этаж, но все, как мама любит, – вон помчалась копать сразу и цветы высаживать.
Феня приколет фотографию иконы в почетное место над новым черно-белым телевизором, поцелует край:
– Спасибо, Николай, спасибо, век твою доброту не забуду.
Примерно тот же текст, глядя в потолок, повторила Люда, намывая посуду после ужина.
Женя, вытирая тарелки, которые подавала ей Людка, резюмировала:
– Да уж, нежданно-негаданно. Вот это подфартило. Чтоб такую свекровь и так далеко отодвинуть. Действительно Господь управил.
Наконец-то! Только на пенсии Феня смогла почувствовать всю полноту жизни. Никто не мешает – она покрасит стены и полы, заново перебелит для удовольствия все потолки. Ванна! Своя ванна! Вот это роскошь! Можно и скатерть на стол в зале (он же спальня) постелить – все равно Феня будет есть на кухоньке, и пастушку красиво поставить, и тюль на окна повесить. Из обрезков и лоскутьев, вынесенных с трикотажки за годы работы, она навяжет половичков-дорожек, как в далеком материнском доме. На подоконнике уже цвели буйным цветом все собранные у коллег отростки и листочки – от фиалок до рождественника и кактусов. Крестьянская сущность моментально пробилась, как только Феня обрела свое долгожданное место.
Только с палисадником ей не повезло – деревья давали такую густую тень за домом, что ничего путного в такой темени не росло, да и в самой квартире царил вечный полумрак, а свет она включала, только когда совсем ничего не видела, – из экономии.
Тратить можно было только на что-то важное и кардинальное – помимо телевизора, она через сваху Нилу купила цветастый синтетический ковер.
– Куда на пол?! Ты что, с ума сошел? – замахнулась она полотенцем на Толика, который привез долгожданный сверток. – На стену прибей. Всю жизнь мечтала…
Седьмое ноября в этом году было на редкость холодным – градусов пять от силы. Поэтому вся демонстрация в Одессе прошла на удивление очень бодро и быстро. Нила вернулась домой до полудня и поставила чайник.
– Мам, сейчас же стол! Мы уже почти все накрыли! – крикнула из комнаты Люда.
– Та дай согреться! Там дубарь такой! Я околела уже.
– Так выключи чайник! Давай я тебе рюмку для сугреву налью, – повернулась к дочери Женя с полотенцем на плече: она домывала в ледяной воде кастрюли после готовки. – Вон у меня тоже уже пальцы буквой зю.
– А мне нальете? – раздался голос из коридора. Нила выглянула – там стоял Ваня Беззуб. Лицо от систематической синьки – как подушка.
Нила заулыбалась:
– Ух ты! Ваня! Вот так сюрприз! Разувайся, проходи!
Женя не спешила выходить к гостю. Она вытрет руки белоснежным вафельным полотенцем. Потушит беломорину о край умывальника и медленно выпьет свою приготовленную рюмку: – Анечка, земля тебе пухом.
За столом чувствовалась общее напряжение. Ваню последний год никто не видел, да и не искал. На поминках Аньки Ксюха в сердцах все расскажет про недостойного алкаша.
Судя по виду – наглаженный, как на парад, но старый и заношенный костюм с лоснящимися рукавами, застиранная нейлоновая рубашка, – Ванька, который смущенно улыбался, продолжал квасить.
– Ну… – подождав, пока гость, жадно припавший к тарелке, не наестся, спросит Женя: – Как жизнь? Где ты сейчас?
Ваня расплывется в беззубой улыбке:
– Вот, теть Женя, теперь полностью фамилии соответствую. – Он подмигнет Люде: – Ну что я, то там, то сям, больше с рыбаками в артелях береговых. Шо я еще умею? А вы как?
– Потихонечку, – проворчит баба Женя.
– А как… как там тетя Лида? – Он запнется. – И… Ксеня?
– Лида, как Ленин, – живее всех живых. Ксеня тоже нивроку. А ты с чем пожаловал?
– Ну так… – засмущается Ваня, – праздник же… проведать…
Нила постарается сгладить мамину грубость. Она подойдет и обнимет за плечи Ваньку:
– Младший братик, ты не болтай, кушай! Потом наговоримся! Давай еще котлеточку? А супчик хочешь? У меня там такой бульончик есть! Как Фирочка готовила. Помнишь? Или тебе есть кому варить? – подмигнет она.
– Та кому я сдался? Хотя… теперь, может, все и наладится, – Ванька сиял. Он так долго держал главную новость, так долго решался прийти и наконец собрался с духом:
– Тетя Женя! Ты не сердись. Я вот решил новую жизнь начать. Вот прям сразу с чистого листа! Мне ж сорокет исполнится. Я уезжаю.
– Куда? – спросила Людка.
– Да тут недалеко. В Одесскую область. Рядом. Ну почти. Краснознаменский район. Трактора ремонтировать буду. Я ж, это, дом наш продаю на Чубаевке! Вот покупателей нашел! После праздников сделка. Ну там долги раздам, а на сдачу – я первый парень на деревне буду, и сразу дом и огород, и хозяйство, и, думаю, хозяйку ласковую себе там найду. Я ж жених завидный приеду!
Ваня встанет и залпом выпьет рюмку, потом сразу по-хозяйски нальет себе из штофа следующую.
– Ты это, жених, – насупилась Женя, – хоть не пробухай все до отъезда. А то по дороге или в селе пришлого и за меньшее прибьют и прикопают.
– Та не пугайте! Я ж попрощаться пришел. По-семейному!
Он расцелует Нилу и Люду. Издалека осторожно то ли кивнет, то ли поклонится Жене:
– Ну, не поминайте лихом! Даст Бог, еще свидимся.
Когда он уйдет. Женя останется сидеть за столом. Еще более каменная и суровая, чем обычно, она аккуратно платочком промокнет слезу в самом уголке почти сухих глаз:
– Пропадет дурак… ой пропадет… Боюсь, что даже до села не доедет…
Провозглашенная Хрущевым в 1965 году дружба между советским народом и Индией продолжала крепнуть. Под девизом «Индусы и русские – братья», или «Хинди-руси – бхай-бхай», которую безграмотные молдаванские мужчины немедленно переиначили на более понятное «пхай-пхай», эта дружба помимо передовиц газет и дружеских визитов подкреплялась экономически. В Одессе ее материальными доказательствами, кроме смуглых студентов медина, был легендарный растворимый «инстант-кофе» в жестяных банках, которые хранились на почетном месте годами и как валюта для коррумпирования бюрократов и врачей котировались выше, чем армянский коньяк. Разумеется, был чудесный индийский коттон – от махровых полотенец и простыней до футболок, и даже индийские джинсы, которые были чуть дешевле и доступнее, чем легендарные «левайсы» или «монтана». Но не напитки, не одежда и даже не запуск в космос индийского спутника «Арьябхата» с помощью советской ракеты-носителя «Союз» скрепляли фундамент международных отношений, а сила искусства. Индийский кинематограф побил в СССР все рекорды проката, покорив шестую часть суши вместе с двором на Мельницкой главным кинохитом «Зита и Гита». И хоть до нас этот экзотический мюзикл, отснятый еще в 1972 году, шел долгих четыре года, оно того стоило.
