Шрифт:
Закладка:
На предложение в последний день раздать ненужные игрушки Юля и Леся с удивлением посмотрели на родителей:
– В смысле «ненужные»? Что значит ненужные игрушки?!
– Ну тебе уже тринадцать! Куклы эти тебе зачем?!
– Это мои куклы. Вы мне их подарили, а эту – Нила.
– Тебя замуж скоро позовут!
– Никаких замуж! Я буду жить одна! У меня будут только книжки, два кота, папиросы, как у Жени, и московская колбаса в холодильнике!
– Угу. И куклы, – ответила Женя, – как же. Разбежалась. У нас в роду долго в девках не задерживаются.
Юля прижала к груди немецких пупсов с мягкими лицами:
– Ну тогда я их своим детям сохраню!
Ни многочисленные многолетние закрутки с компотами и салатами, ни американские так и не прочитанные книжные новинки Сашки Ильинского, ни чугунные формы для куличей Фиры Беззуб не останутся на Мельницкой. Они заберут все.
Наконец-то можно было говорить. Накануне Толик ночевал под нотариальной конторой и был в очереди на нужную дату всего пятым. Он оказался самым дальновидным и стойким и не ушел после полуночи, потому что в четыре утра набежали новые страждущие и хотели написать свою списочную очередь. Толик отбился.
Обмен официально состоялся. На руках – заветный ордер. Нила договорилась с заводскими про два грузовика и автобус.
– Все комнаты светлые, – триумфально вещала Женя притихшим соседкам. – Пять! И все раздельные, и кухня десять метров с окном! И гальюн отдельно! – Она осмотрела дворовых – зависть и недоверие читались на всех лицах.
– И вот так? Без доплаты такие хоромы да еще и в высотке? – не выдержала Ася Ижикевич.
– Да, – небрежно бросила мадам Косько. – Не зря Люда с Толиком два года искали.
– Надо же! Прям партизаны, – уважительно резюмирует переезд Ася.
* * *
– Ноев кортеж, – осматривая проплывающие на плечах Вербы и курсантов коробки и чемоданы, пробормочет Женька, затягиваясь беломором и выпуская дым в синее июньское небо Молдаванки. Никого, кроме пришлой в конце двадцатых древней Аси Ижикевич, не осталось во дворе. Да и их род Беззубов, пустивший на Мельницкой, 8 столько побегов и отростков, вдруг сократился, ссохся до одной Женьки и потерянных на далекой пятой станции дочерей Котьки. Пропала фамилия – одни бабы остались. Женька смотрела из угла галереи на дальнее окно покойной Гордеевой: вон там смотрит немигающим совиным взглядом Елена Фердинандовна, тощий Петька целует обручальную гайку, из подворотни выныривает черным котом Борька Вайнштейн, а в углу сидит на лавочке, разложив живот на коленки, мадам Полонская. Въезжает во двор подвода с пьяненьким Гедалей, а вот, улыбаясь, возвращается со смены Ванечка Беззуб и мама Ира-Фира, вытирая руки о фартук, как девчонка, бежит его встречать.
История, которая принесла сюда почти сто лет назад юных Беззубов, вымыла морской волной из ракушняковых толщей Мельницкой всех старых обитателей. Еще раз накатит – и Женькин след тоже сотрется…
– Ба!!! Ну ты идешь?..
Лидия Ивановна Ланге получит то, чего панически боялась, – беспомощность: она, как Ксеня, пролежит год, разбитая инсультом, и уйдет в восемьдесят девятом.
Женька Беззуб продержится такой же несгибаемой и замкнутой еще два года после ухода Лидки и перед смертью попросит прикурить и дать ей любимый беломор.
Деньги за Ксюхин дом сгорят на счетах во время девальвации в девяностых.
Толик Верба примет участие в парусном Эвересте – кругосветной гонке «Уитбред 89/90» и, вернувшись, начнет собственный проект: в следующую кругосветку пойдет его «Одесса-200» – яхта в честь двухсотлетия родного города. Он найдет все – от конструктора и команды до спонсоров.
Люда с отрезанной в 88-м грудью и метастазами по всему телу выучит бухучет, чтобы помогать мужу в его проекте, а когда перед стартом гонки Тосину яхту арестуют в Америке за долг по такелажу, она будет две недели жить под мэрией с альбомом газетных вырезок об «Алмазе», Вербе и мировой гонке и рыдать. Она на коленях вымолит у города невероятную сумму – пятьдесят тысяч долларов, чтобы он мог осуществить свою мечту.
В день, когда многодетная мама Юля Верба допишет последнюю главу «Одесской саги», арт-дива Леся Верба улетит жить в Нью-Йорк.
