– Да она и так не болеет, – удивится Людка.

– Ну пусть под защитой будет. От всего – от сглаза, от болячек. Давай?

В воскресенье Нила придет домой грустная.

– Людка… Им нужен паспорт отца ребенка. Они без паспорта не крестят.

– А зачем им паспорт? Там же будут крестные родители?

– Там мне этот батюшка долго объяснял. Какой-то закон приняли. Они не имеют права…

Люда протянула Юльке кусок горбушки и замялась:

– Мам, наверное, не получится. Ты же знаешь, у Толика – брат проблемный, а еще церковь… Его так точно в рейс не пустят.

– Так это ж в церкви только будет.

– А ты думаешь, они гэбэшникам не докладывают, кто у них крестился?

– Та дайте им мой паспорт. Азохэн вэй, большое дело, – вдруг отозвался Пава.

Ошарашенные Нилка и Люда повернулись и уставились на Собаева, который, как всегда, восседал на своем стуле в полосатой пижаме, поджав к груди одну ногу. Пава был, на редкость, в отличном настроении.

– Да пошли эти падлы чекистские!..

– Павочка, тише!

– Пошли они на…! – повторил он. – Дайте попам мой паспорт. Какая разница? Куда меня с Радиалки выпрут?

– Ты серьезно? – переспросила Людка.

– А шо я, скотина тебе? Крест не помешает. Сам не верил, пока под бомбежку не попал. Давай, Нилунс, отнеси им. Нехай малую покрестят.

И если первая часть была таким чудесным способом решена, предстояла не менее сложная вторая – найти крестных родителей, чьи паспорта тоже надо было предъявить в церкви.

Лет десять назад Никита Хрущев публично пообещал к концу семилетки «показать последнего попа по телевизору». Началась эпоха «научного атеизма» – тысячи книг, статей и брошюр с разоблачениями культов и сект, десятки кинофильмов и просто проходные роли священников, всегда пьяниц, вымогателей и развратников. Страшные истории про одурманенных матерей-«баптисток», которые ломали детям пальцы за то, что те трогали цветы возле икон. Собрания с порицанием заблудших товарищей. Носить крестик было недопустимо и всячески высмеивалось. Все, кто официально придерживался любой религии, считался неполноценным членом общества, чуть ли не психически больным. Брежнев ослабил гонения только внешне. У священников всех религий по-прежнему не было прав юридического лица, а здания храмов общины арендовали у государства. Партия имела право вмешиваться во внутреннюю жизнь церкви. Курировали все действующие храмы обычно представители госбезопасности с полным контролем и учетом всех церковных книг и поступающих средств.

Поэтому данные отца и матери, которые решили окрестить ребенка, вместе с паспортными данными крестных родителей немедленно передавались по месту работы всех участников. У строителей коммунизма не должно было быть никакой религии.

Быть крестным неожиданно согласился ужасный асоциальный элемент – Людкин кореш Моня, который числился на заводе на полставки художником-оформителем, чтобы не попасть под статью за тунеядство. Тот, кто уклонялся от общественно-полезного труда и жил на нетрудовые доходы, считался тунеядцем. Даже если ты, к примеру, шил на дому, а не работал официально в ателье, ну или продавал овощи со своего огорода, – это была статья.

За паразитический образ жизни по решению суда таких выселяли в специально отведенные местности на срок от двух до пяти лет с конфискацией имущества, нажитого нетрудовым путем, и обязательным привлечением к труду по месту поселения.

Моня мало того, что был без пяти минут тунеядцем, так еще и фарцовщиком, промышляющим у памятника Неизвестному матросу. Стоял Моня неплохо – он занимался в основном валютой. Людка рисовала за него все плакаты по технике безопасности и праздничные стенгазеты, а он отдавал ей часть своей зарплаты за услуги.

– Может, нам начать рисовать портреты вождей? Поднимем денег, – предложил как-то Моня, когда они вместе с Канавской, не сговариваясь, появились на работе – она, будучи в декрете, на полставки подрисовывала наглядную агитацию и брала на дом чертежи в КБ.

– Тогда тебя точно посадят за хулиганство и вандализм, – парировала Людка: – Я ж могу только карикатуры рисовать и людей в противогазах.

– Слушай, а у тебя ни у кого дома икон старых ненужных нет? Может, бабкиных? – спросил в тот день Моня, пришедший расписаться в зарплатной ведомости и выдать Люде ее долю.

– А ты что, с церковью как-то связан? – обрадовалась Людка.

Моня смущенно хмыкнул:

– Ну, в некотором роде. Помогаю любителям.

– Нам надо малую покрестить, а кругом все комсомольцы и коммунисты… – вздохнула Людка.

– И карьеристы, – добавил Моня. – А давай я буду крестным?

– А ты не боишься?

– Чего? На меня уже такое досье в органах лежит, что запись в церковной книге точно роли не сыграет, если решат прижать.

– А это, Моня… – Людка покосилась на его ремень, – ты, вообще… ну, не этот?

– Не обрез? К сожалению, нет. Хотя хотелось бы. Говорят, очень практично и гигиенично. Меня папина бабушка покрестила, к маминому ужасу, так что, Канавская, я как ты, – и вашим, и нашим.

– А я тут при чем? – фыркнула Люда.

– Ой, мне не рассказывай, да у тебя ж вся скорбь еврейского народа в глазах, – ржал Моня. – А шо, я, например, по папе – русский, а остальное по маме, ну и у тебя, как у меня, очень удобно.

– Да хоть узбечка, если тебе так нравится.

С крестной матерью оказалось еще сложнее. Во дворе, по словам Нилы, половина – наши люди, а вторую не допросишься.

– Никакой бабы Тани! – хором объявили все женщины восьмой квартиры, перебирая соседок.

– Шоб такая пришмаленная родней стала? Оно мне надо? – возмущалась Женя.

– У нее иконы дома, – отозвалась Людка.

– И что теперь? Всех с иконами в кумовья звать? У нас тоже в шкафу одна лежит.

– Вон Полинку позовите или Нюську ее.

– Да ты что! Нюська же учитель в школе. Ее же выпрут сразу, – простонала Люда.

Нила перебирала вслух:

– Ася – коммуняцкая жена, Мила с Идой – точно не православные, у Люськи – муж водоплавающий, у Дуси – зять райкомовский.

– Ты знаешь, – Нила прищурилась, – может, еще раз подумаешь за бабу Таню? Или… Мам, а может, ты покрестишь?

Женя поперхнулась чаем:

– Да ты что?

– Так ты уже на пенсии давно. Шо тебе терять?

– А ты что, не знаешь? Ближайшим родственникам нельзя ж!

– Да? Я не знала, – вздохнула Люда.

Спасение пришло снова откуда не ждали. Нилина закадычная заводская подруга Лорка, уже изрядно помятая, но все равно эффектная местная Брижит Бардо, разливая в обеденный перерыв всем по стопке в медпункте, вдруг предложила: