— Они настраиваются автоматически и на плюс, и на минус, — сказал он.

Взглянув сквозь очки на бумагу и на все окружающее, пожилой подпрыгнул и возбужденно заорал:

— Мать! Мать! Уть!

— Улла! — грозно приказал главный, и пожилой продолжил чтение.

Во время чтения главный то хмурился, то смотрел вопросительно на Философа, то морщился, то вдруг зевал, то ухмылялся.

Наконец пожилой умолк и положил трактат к ногам главного. Тот сначала сидел, опустив голову, словно собираясь с мыслями, потом встал и начал прохаживаться по черному мохнатому ковру.

— Ну что ж, красавцы, — заговорил он. — Я потрачу на вас часть времени нашего драгоценного отдыха, чтобы наши, как вы там выразились, полустаты проникли в вашу фи-ло-соф-ску-ю систему, мать, мать, улла. — Он обвел глазами всю площадь.

— Улла!.. Мать! Мать! — заорали всадники.

— Так вот. Мы ничего не завоевываем. Мы просто идем. Все время и всегда вперед. И берем то, что нам надо. Главное, чтобы нам не мешали… Мы ценим, что вы не сопротивлялись. Этим вы сделали себе лучше. Это очень приятно… Разве хорошо, когда кто-то сопротивляется? Когда гибнут мои всадники, в расцвете лет оставляя своих детей сиротами?.. Главное, чтобы нам не мешали, чтобы мы вас не чувствовали… Когда муха сильно надоедает, ее прихлопывают. Так что жужжите, ползайте, летайте, но только тихо… А потом и вы перестанете нас чувствовать… Чего боялся тот умник из Зеленого города, потроха которого были брошены моим псам? А?

— Ассимиляции, — подсказал пожилой.

— Вот! Все время забываю это тарабарское слово… Пройдут годы, в ваших жилах потечет наша кровь, и вы перестанете нас чувствовать, вы станете нами, наденете кожаные штаны, сядете на коней и… Улла! Улла! Уть! Мать! Улла!

— Улла! Улла! Мать! Мать! — загрохотала площадь.

— Тут вам непонятно, почему на шею Садовода набросили аркан и подвесили его на яблоне? Его что, повесили, что ли?

Пожилой утвердительно кивнул головой.

— И он до сих пор висит? Нехорошо. Ему уже, наверное, надоело. Можете снять его и зарыть в землю… Что делать? Уверяю вас, мои всадники подвесили его не со зла… Несчастный случай… А если бы он утонул?..

Философ облегченно вздохнул.

— Теперь, кто тут среди вас Философ?

Философ поклонился.

— С тобой, красавчик, мне вообще что-то непонятно. Тарабарщина сплошная… Как там?

Пожилой нагнулся, взял какой-то лист из трактата и прочитал:

— «…сильно прикоснулся нижней конечностью к ягодичной части Философа…»

— Ничего не понимаю, — сказал главный. — Кто прикоснулся? К чему?

Из толпы всадников, окружившей большой костер, отделился один.

Главный грозно взглянул на него:

— Это ты прикоснулся нижней конечностью к этой… к ягодичной части?

— Нет. — сказал всадник. — Я просто дал ему ногой по заднице.

— Вот видишь, — главный посмотрел на Философа, — никто никакой нижней конечностью ни к какой твоей… ягодичной области не прикасался… А вот плеваться в присутствии женщины не годится. В кого это плевали в присутствии женщины?

Композитор сделал полшага вперед и поклонился.

— Нельзя плеваться в присутствии женщины. Она не должна это видеть… Улла!

Двое всадников подскочили к Скрипачке и завязали ей глаза.

— Уть! Уть!

И человек сорок всадников окружили Композитора и стали в него плевать. Когда на нем не осталось живого места, главный крикнул:

— Мать! Мать!

И Композитора стали поливать водой и вином из кожаных сосудов. Когда он обтерся. Скрипачке развязали глаза. Совершенно растрепанный, мокрый Композитор смотрел на нее, виновато улыбаясь.

— Это наши шутки, — улыбнулся главный, — и на них не надо обижаться… Что же касается той красотки, значит, она и вправду была красотка, раз ее полюбили сразу восемь… Вы должны радоваться, когда мои всадники любят ваших женщин… Разве легко скакать без отдыха по многу дней от зари до заката, не имея времени не только любить, но и оправляться?.. Вот и приходится все успевать на ходу… И только у больших водоемов я разрешаю моим птенцам опорожнить штаны, и снова вперед!.. Они достойны любви и ласки… А вы живите, отмечайте завтра ваш праздник, мы придем на него… Только не раздражайте нас… И все будет хорошо… Ступайте и спите. Ас женщиной мы немного поиграем в музыку… И все будет хорошо…

Главный замолчал и прикрыл глаза. Скрипачка заиграла… Композитор хотел остаться, чтобы посмотреть, какое впечатление на главного произведет «Концерт открытия». но его вместе с остальными вытолкали с городской площади…

— Мы оказались правы, — говорил Философ, прощаясь до завтра. — мосты наведены, хотя первые контакты всегда шероховаты и опасны. Они нас поняли… Завтрашний праздник мы проведем особо торжественно и радостно, чтобы окончательно приобщить их к возвышенному и прекрасному… Все будет хорошо!

И напевая себе под нос «Концерт открытия», мелодия которого еще доносилась с городской площади. Философ направился домой.

Подыскивая слова для завтрашнего обращения к гостям. он думал: «В сущности, если не считать досадных диссонансных разрушений и несчастных случаев, ничего не произошло. Ковчег качнуло, но его вечное движение продолжается… Друзья мои! Мне сегодня особенно приятно открыть долгожданный праздник…» Но впечатления сегодняшнего дня все-таки утомили Философа, и он заснул в своем кресле. Улыбка не сходила с его лица, и, повернувшись на правый бок и поджав ноги, он проговорил сквозь сон:

— Все будет хорошо…

Ученый с трудом добрался до своего дома, так как без очков почти ничего не видел.

Забравшись под простыню, он обнял привычное теплое тело жены и зашептал:

— Я так переживал, что твои труды пропадут даром… Но все обошлось. Праздник перенесен на завтра. Они тоже придут… Очень хочется, чтобы твой пирог понравился их главному… Он, конечно, суров, но своеобразен, логичен и по-своему остроумен… Ну, повернись ко мне… Я очень переволновался за сегодняшний день… Но все будет хорошо…

И Ученый испытал небывалый прилив любовной страсти.

Композитор в безмятежном ожидании Скрипачки вдохновенно вставлял в «Концерт открытия» трехнотную мелодию, услышанную сегодня утром от всадника. Сделать это было, конечно, сложно, но творчески безумно интересно. Во-первых, какой сюрприз на завтра, а во-вторых, сам концерт в своей рафинированности и каноничности стал несколько архаичен, и такое вливание чужой крови, безусловно, освежит… Он подошел к синтезатору и начал посылать на пульт звучавшие в его голове аккорды. Синтезатор зазвучал.

— Улла! — закричал Композитор. — Все будет хорошо!

Писатель смотрел на лежащий еще с утра последний день «Летописи» и перечитывал: «И наступил новый день жизни города. День Праздника Спелых Яблок… На рассвете задрожала земля от страшного топота несметного количества конских копыт. И темно-коричневые кожаные всадники заполонили город. И стали чинить разрушения, и начались пожары. И солнце закрылось черной копотью, как во