нездоровиться тебе стало лишь в последние пять дней. Верно? – спросил доктор Беккер.

Кимми кивнула.

– На вечеринке ты пила или принимала наркотики? – спросил док, побуждая ее продолжать.

Кимми, всхлипывая, отрицательно покачала головой. Она б никогда не осмелилась признаться в подобном человеку, который после каждого визита дарил ей леденец на палочке.

– Кимми, то, о чем мы говорим, конфиденциально, и я ничего не расскажу твоей маме. Однако я буду обязан сообщить ей что бы то ни было, если решу, что ты представляешь опасность для себя или для окружающих. Итак, ты пила или принимала наркотики на вечеринке?

И тут Кимми поняла: ей плевать, что он о ней думает, и заговорила, осознав, что, начав, уже не может остановиться. Как хорошо наконец-то исповедаться кому-то! Кимми пожаловалась, что теперь ей приходится непросто, ведь она – рядовой обыватель, не олимпийская надежда, а обыкновенная девушка-подросток. Кто знал, что посещать школу Спенса окажется гораздо сложнее, чем вставать в половину пятого утра и выходить на лед для тренировок? Она никогда не возражала против ранних подъемов, в основном потому, что в такие минуты была на льду практически одна – и у нее было время для размышлений.

Кимми добавила, что первый месяц учебы в школе страдала бессонницей, поскольку ненавидела, как другие девицы шепчутся о ней. И она думала, что слишком поздно заводить друзей. Конечно, благодаря Лолли все было чуть проще, но все же не так просто, как хотелось бы. Сестра постоянно общалась со своими приятельницами из старших классов. Кимми любила ее, но их жизни были слишком разными. Уже в средней школе младшая сестра постоянно ездила на соревнования и редко проводила время дома, поэтому они были не так близки, как могли бы.

Кимми чувствовала, что сильно отстает в социальном развитии, и изо всех сил пыталась догнать Лолли.

– Я не привыкла быть недостаточно успешной в чем бы то ни было, – жалобно провыла Кимми. – Девушки – еще худшие судьи, чем судьи на соревнованиях!

– Никогда не слышал столь истинного утверждения, – сочувственно ответил доктор Беккер.

В конце концов Кимми призналась, что попробовала наркотики на Новый год и в клубе, сдав в результате бойфренда сестры как того, кто дал ей вещества. Затем она выслушала, на что похож – и как протекает – отходняк от наркотиков, и узнала, что в процессе опустошила все запасы гормона допамин в мозгу. И именно это стало причиной, по которой она чувствовала себя такой усталой: ей нужно было несколько дней, чтобы восстановиться.

– Тем не менее, мне кажется, что ты до сих пор кое-что скрываешь. Почему ты так сильно плачешь одиннадцать дней спустя? Мне невольно приходит на ум, нет ли здесь чего-то еще? Ручаюсь, я уже слышал подобное ранее. Не хочу сказать, что твое несчастье – нечто банальное, поскольку оно действительно особенное. Я имею в виду, что ты должна доверять мне, Кимми. Нет ли чего-то, о чем ты умалчиваешь? А если мне будет позволено высказать догадку, я бы сказал, что тут, возможно, замешан парень.

Кимми мрачно кивнула и поведала о том, как позорно ее унизил Вронский.

– Я думала, он влюблен в меня! – она снова всхлипнула, уставившись в пол. – И я… я любила его. Или, по крайней мере думала, что люблю. Он использовал меня, и я чувствую себя ужасно глупо!

Когда доктор Беккер спросил Кимми, был ли у нее секс с Вронским (или любым другим парнем, раз уж на то пошло), она вспыхнула и выразительно замотала головой.

– Нет! Ни за что, я никогда бы… Мы просто… занимались другим. – Она смотрела, как ее педиатр делает записи в айпаде. Несколько часов спустя, возвращаясь в такси домой, она гадала, что он написал, и не звучало ли это как-то примерно так: «слишком много возражает».

После того как медосмотр закончился и медсестра выкачала из ее вены четыре пробирки крови для анализов, доктор Беккер вручил Кимми красный леденец в форме сердца с выдавленным на нем белым словом «Любовь».

– Извини, малыш, но сегодня у меня только эти, – проговорил врач. – Я знаю, что из-за Вронского ты чувствуешь себя дерьмово, но уверен, ты без проблем найдешь кого-то более достойного твоего внимания.

Ожидая вместе с матерью лифта, Кимми думала о последних словах дока, которыми он пытался ее подбодрить, хотя сказанное лишь усугубило ее состояние. Ведь все это было неправдой. Сейчас она до глубины души ненавидела Вронского, но искренне чувствовала, что во всем городе нет никого достойнее. Она уставилась на слово «Любовь» на конфете в форме сердечка в ее руках, и нижняя губа Кимми задрожала. Она бросила леденец в мусорное ведро рядом с лифтом, но было слишком поздно, первые капли бурных слез уже потекли по ее щекам.

Мать все равно заставила ее дойти до магазина «Сакс», и Кимми, следуя в трех шагах позади Даниэллы по Пятой авеню, винила Лолли за невнимательность родительницы. Лолли умела рыдать и за все эти годы устроила так много истерик, полных слез, что сделала маму невосприимчивой к страданиям младшей дочери. Кимми стоически воздержалась от того, чтоб подчеркнуть, что за свои пятнадцать лет жизни она, наверное, лишь пару раз плакала перед ней, и по большей части это был гнев из-за проигрыша на соревнованиях.

Но что действительно бесило Кимми, так это собственная неспособность сдержать слезы. Ночью, накануне визита к врачу, она пыталась снова и снова перестать плакать. Она лежала на кровати в своей комнате и не могла уснуть. Она заставляла себя прекратить скулить («ты словно маленькая сучка»), но ничего не помогало. Она знала, что имеет полное право рыдать из-за того, что случилось с ней на вечеринке Джейлин: ведь сердце было разбито из-за всего, что она пережила с Вронским. Оказалось трудно понять, что задело ее сильнее: то, что Граф не разделил ее чувств или то, что предпочел ей кого-то другого.

У нее было много часов, чтобы подумать о произошедшем, но лишь одно заставляло ее чувствовать себя немного лучше: когда она пыталась отстраниться и взглянуть на все со стороны. Кимми не была слепа. У Анны нашлось то, с чем просто невозможно было конкурировать. Красота ее была экзотической, гораздо более интригующей, чем ее собственная крашеная блондинистость. Анна была и старше, и опытней и, самое важное, была недоступна. Сестра Стивена вскружила Вронскому голову, а все парни любят гнаться за чем-нибудь недоступным. Кроме того, возможно, соперничество с парнем Анны, уважаемым студентом Гарварда, делало ситуацию слишком заманчивой для Алексея: он уже не