А вот это уже интересно. Он так долго не позволял нам вмешиваться, поручая простые задания, мне – шпионаж в стане лисов, Гери – отвлечение внимания. И вдруг решил изменить установившуюся политику?

Видимо, почувствовав наше вспыхнувшее любопытство, он продолжил:

– События набирают обороты. Лисы вступили в партию, нам пора делать ход. Все завертелось.

– И как ты это понял?

– Рисунок Хель.

– Какой еще рисунок? – не понял Гери.

– Когда мы приходили навещать ее, я увидел его, – пояснил Изенгрин. – Волк с серо-голубыми глазами. Я узнал его – это был тот Волк.

– Волк?! Волк?! Откуда она знает о нем?! – взвился я.

Какая-то девка малюет на бумажке изображение бога? Быть того не может!

Гери, судя по судорожному выдоху, отреагировал столь же бурно.

– Она не знает. Но чувствует. Ее сознание пробуждается.

Меня неожиданно осенила догадка:

– Избиратель?

Изенгрин кивнул:

– Второй за историю подлунного мира после… Варвары. – Он странно запнулся. – Нужно расположить ее к нам, пока не стало слишком поздно, но для начала надо убедиться, что это именно она.

– Ты ведь в этом уверен.

– Проверить не помешает. Для этого мне нужен рисунок. И его мне принесешь ты, Солейль.

Я опешил, но Изенгрин этого словно не заметил:

– Я специально оставил у нее в комнате свою тетрадь. Пойдешь к ней под предлогом того, что хочешь ее забрать, а сам незаметно возьмешь рисунок.

– Ни за что!

Изенгрин угрожающе зарычал, и я, почувствовав новую волну боли в животе, сокрушенно уткнулся носом в собственные колени. Выбора мне не оставляли.

* * *

В последний раз я так унижался, когда только пришел в гимназию, в девятом классе – мы подрались с одним парнем, Александром, до такой степени, что он попал в больницу. Точно не помню, какие увечья ему нанес, зато образ лежащего на койке парнишки с бинтом на голове яркости так и не утратил. Тогда меня очаровал его взгляд – прямой, злой, обиженный, но гордый. После он не смотрел на меня целую неделю, считая это ниже своего достоинства. Или просто не хотел показывать выступающих на глазах слез – конечно, кто хочет плакать перед своим мучителем, который за малейшую слабость может вновь выбить из твоей тушки дурь. Меня долго даже не пускали к нему в палату, и я, честно говоря, был этому несказанно рад, однако Изенгрин за шкирку потащил меня к Александру и заставил просить у него прощения. Я попросил. Даже вошел во вкус. Парнишка простил, и после этого мы довольно неплохо общаемся; он иногда даже забегает ко мне в гости.

Как бы то ни было, тогда, два года назад, я с трудом сдерживал порыв взорвать все здания в радиусе десяти километров. И примерно то же самое чувствовал и сейчас.

Ноги переставлял нарочито медленно, стараясь растянуть время и успокоиться. Погода словно поддерживала – давила тучами, хлюпала коричневым снегом. Кто-то бы спешил домой, ходил на цыпочках, стремясь не намочить носки, бережно поддерживал сумку, чтобы она не плюхнулась в вонючую лужу, а я размазывал грязь по подошве сапог и скользил по покрытому пленкой асфальту. Все, лишь бы побыть на свежем воздухе, а не в ужасной квартире нашей царицы мертвых.

А ведь на моем месте мог быть Гери. И почему такими делами всегда должен заниматься я?

Самое противное, что Изенгрин меня даже не слушал. Пожалуй, это было даже хуже, чем извинения перед Александром. Тот хоть восполнил мое унижение прощением и последующей, кхм, дружбой, а от Изенгрина ничего подобного не добьешься. Слова, что у Гери отношения с Хель лучше, а значит, и справится он легче, канули в пустоту – волк фыркнул, что они просто хорошо играют роли, а наша с ней искренняя неприязнь куда лучше их деланой лести.

Дом Хель ничем не отличался от прочих домов – такая же коробка, похожая на спичечную, только с людьми внутри, живущими в своих бетонных пещерках. В отличие от света свечей, переливающегося, словно двигающегося, живого, придающего атмосферу сказки, свет из окон был скучным, блеклым. Собственно, эта его нейтральность и заставляет меня даже поздним вечером сидеть в полной темноте. Лучше так, чем быть окруженным ничем.

К счастью, солнце еще болталось где-то высоко в небесах и не собиралось заходить за горизонт – уличные часы на фонарном столбе показывали два пополудни, так что у меня в кармане была сотня возможностей отложить визит на «позже». Однако ничто не может защитить от непредвиденных случайностей, и я решил не рисковать – лучше отстреляться по-быстрому.

В кармане джинсов оказался код от подъезда, заботливо написанный на листочке Изенгрином. К слову, добывал его именно я: лез через окно в учительскую, по шатающейся аварийной лестнице забравшись на третий этаж. Высоты я не боюсь, но, когда подул ветер, и растущее рядом дерево врезалось в несчастную лестницу, сердце запнулось. Конечно, после того, как мать спасла меня, я сильнее обычных людей, но от смертельных исходов не застрахован.

Бабулька, спускающаяся по лестнице, смерила меня недовольным взглядом. Я приветливо улыбнулся, на что она сморщилась и, переваливаясь, словно ведьма, пошла своей дорогой.

Добравшись до нужного этажа, я по памяти подошел к нужной двери. Стряхнув с пальто почти растаявшие снежинки, нажал на кнопку звонка. Послышался чей-то топоток, судя по легкости, женский. Щелкнул замок, и в коридор выглянула светлая голова с высокой прической, а в меня вперился усталый бесцветный взгляд. Мне доводилось смотреть в глаза Хель, и мне они показались едва ли не мертвыми, но только сейчас я понял, как ошибался. У нее они пустые, но эмоции в них мелькают. Вспомнить только, какой гнев в ней пылал во время игры. Но эта женщина, ее мать… Если бы она не шевелилась, я бы подумал, что из квартиры вывалился труп. Бледная кожа, впавшие щеки, мешки под глазами, совершенно безжизненные, тонкие костлявые пальцы, сжимающие дверь. Сразу представилось, как эти пальцы оплетают похоронный букет.

– Здравствуй, – произнесла она, и меня словно окатило ледяной водой. – Могу чем-то помочь?

Неужели она даже не запомнила меня?

– Добрый день, – улыбнулся я. – Меня зовут Ян, я учусь с вашей дочерью. Приходил недавно вместе со своим одноклассником. Он у нее тетрадь забыл. Могу ли я забрать?

Она вновь тускло осмотрела меня с ног до головы, и губы ее растянулись в улыбке, такой искусственной, что меня едва не вывернуло наружу:

– Да-да, припоминаю. Проходи, пожалуйста. Ия будет рада тебя видеть. Она у