Хель не была слабой, но в конце концов ее руки все равно оказались заведены за голову.

– Отпусти! – прорычала она.

– Нет.

Буквально несколько мгновений она молчала, а потом вдруг подозрительно прищурилась:

– Ты меня не домогаться ли вздумал?

– Боги, нет, – скривился я.

Она уже открыла рот, чтобы ответить колкостью в ответ, как ее прервал хлопок двери.

Мы одновременно повернули головы, и гримасы разом сползли с наших лиц. На пороге стояла мать Хель.

Сколько казусов в моей жизни ни случалось…

Немая сцена длилась не дольше секунды. Я робко освободил руки Хель, и она медленно свела их на животе, а потом, к моему удивлению, сдув прядь со лба, хладнокровно поинтересовалась:

– Чего тебе, мам?

Женщина вымученно улыбнулась:

– Ия, можно тебя ненадолго?

Хель хладнокровно поднялась, спокойно поправила прическу и с тихим «конечно» вышла из комнаты. Я прислушался к шагам. Судя по шорохам, они скрылись на кухне, и я, воспользовавшись возможностью, схватил рисунок и кинулся прочь.

Кровь стучала в ушах вместе со злостью на самого себя за то, что обернул ситуацию в такое русло и устроил себе проблемы, на Хель, которая меня спровоцировала, на Изенгрина, по чьей вине вообще оказался в ее квартире, на Гери, который не стал действовать за меня – уж при нем-то такого явно бы не случилось! – и даже на мать, от которой придется обязательно выслушивать укоризненные речи.

Теперь даже страшно подумать, что мне устроит Изенгрин за подрыв отношений с Хель, ведь она явно будет иметь претензии.

Миссия-то выполнена… Но, боги, какой же дурдом теперь начнется!

* * *

Давным-давно мне в голову пришло сравнение зимы с собакой, скалящей клыки. Оно мне так понравилось, что в воображении нарисовался четкий образ той самой собаки – крупная, с длинными сильными ногами, узкой изящной мордой и пушистым хвостом, с которого от каждого взмаха сыпется снег. Кажется утонченной, гордой – такой место подле трона Снежной Королевы, но на самом деле – своенравная, свободолюбивая, не подчиняющаяся ничьей руке, не позволяющая обвить вокруг шеи поводок.

Я ей даже кличку придумал – Винтерс. Сегодня участь ее жертвы постигла и меня, как ни обидно.

Будто близкий друг предал. Хотя зиме на это плевать – она не испытывает чувств, у нее нет физического воплощения. Даже Изначальные по сути своей – посредники, те, кому дана возможность управлять первозданными силами. Но это не значит, что они контролируют каждый пожар в мире, каждый ураган или дождь. Они и вовсе предпочитают не вмешиваться в естественный ход событий.

Однако зима на сей раз разгулялась не на шутку, с этим не поспорить. Словно природу кто-то разозлил, да так, что она хочет стереть неугодных ей с лица земли.

Мороз щипал щеки, туманом заползал за шиворот и обжигающими холодом кольцами охватывал пальцы. Как назло, солнце даже не думало возрождаться над линией горизонта – все вокруг заполняла зыбкая тьма. Когда вдали замигали знакомые огни, я ожил, даже почти забыв об обиде на Хель и Изенгрина. Теперь была только одна цель – добраться до места, где можно отогреться, и уж потом восстановить душевный баланс, пополнив его новой порцией гнева, и пойти к Изенгрину, наверняка ждущему свой проклятый рисунок.

Он всегда приходит в школу рано.

Дворник, доброжелательный старичок в потертой куртке, пожалуй, единственный человек, к которому я в этом дурдоме испытывал искреннюю симпатию, – чистил дорогу, однако его труды почти сразу развеивались прахом, ведь хлопья с неба летели нескончаемым потоком. Когда я приблизился к крыльцу, он усердно подметал полоску асфальта возле ступенек. Я аккуратно обошел, чтобы не запачкать уже чистый участок, как услышал тихое:

– Да что ты, Соль, вокруг да около бегаешь. Шел бы прямо.

– Мне несложно, – отмахнулся я.

Старичок благодарно закряхтел и вновь сгорбил спину, продолжая свое занятие: поддел лопатой горку снега и понес ее за бордюр.

Я раздраженно стянул с себя одежду и отряхнул ее прямо посреди холла. Снег осыпался живописным вихрем.

– Соль! Ты что творишь! – гаркнул сзади охранник. – На улице надо было этим заниматься! А уборщицам потом чисть!

«Это их работа», – хотел ответить я, но вовремя прикусил язык. В школе с окружающими нужно вести себя идеально, но, боги, как же порой бывает тяжело…

– Извините, – смутился я, и, встряхнув пальто еще раз, чтоб наверняка, бросил его в гардеробной.

Судя по расписанию, Изенгрин должен был находиться на третьем этаже. Народу в здании собралось еще не слишком много, и это существенно облегчало задачу. Личностью я был довольно известной, и обычно меня это радовало – каждому приятно получать комплименты каждый день и находить милые подарочки в карманах пальто, – но не в данном случае. В такие моменты люди ужасно раздражают, особенно те, кто подходит с чистыми намерениями и искренними чувствами.

Над дверьми в коридорах были установлены стекла, предназначение которых оставалось загадкой – подпрыгнув и заглянув в них, легко обозреть все, что творится в кабинете, особенно если сила рук позволяет; зацепился и виси сколько угодно, пока не вычислят. C утра по ним удобно определять, можно ли заходить в кабинет. Некоторые учителя категорически против присутствия учеников в их владениях до звонка – боятся, что разнесут что-нибудь. За ущерб платить не им, но хлопот сразу намного больше. Всегда можно просто вскинуть голову: горит свет – высока вероятность того, что тебя впустят и ты устроишься за своим привычным местом.

Изенгрин особа привилегированная, староста волков, младших и старших, примерный ученик, спортсмен, пользуется неизменным уважением учителей: то детей утихомирит, то тяжелые коробки дотащит, то оценки выставить из журнала в дневники поможет, то послание доставит. Изенгрин никогда не отказывает – уточняет детали и выполняет все безукоризненно. Сам он свое поведение объясняет тем, что, если составить себе имидж и поддерживать репутацию, усилия не пройдут даром, когда понадобится нарушить правила – фавориту спустят с рук любую проделку. Я его понимаю, сам пользуюсь подобной методикой, но все-таки меня таким количеством привилегий никогда не баловали.

Правда, Изенгрин предпочитал принижать себя, ставя в один ряд с «одноклассниками». Когда ему предлагали что-то, о чем иные могли только мечтать, он пафосно говорил что-то вроде: «Я недостоин». Тогда преподавательницы буквально совали ему в руки то, что он столь опрометчиво отвергал. Он получал свое, они оставались довольны. Я не сомневался, что делал он это намеренно, пользуясь методами выуживания «пряников». Волки честные и прямолинейные? Кто знает. Но вот предводитель их манипулятор, ничем не уступающий лисам. И самому Лису.

Я прошел