Шрифт:
Закладка:
Вчера Кевин ворвался в комнату с непринужденным «Добрый день» и снисходительно поцеловал всклокоченную голову матери, не обращая внимания на ее, как он считает, ребяческие капризы. Она хмыкнула (не смогла удержаться), скривила губы, сдвинула брови, уткнулась подбородком в персиковую стену и в такой позе упрямо пролежала до конца. Все это требовало огромной силы воли. Ей до смерти хотелось пожаловаться на заварной крем цвета ушной серы, холодный, как камень, рассказать, что ревень тут безвкусный, в комнатах тропики, врачи держатся надменно, медсестры разговаривают свысока, сиделки равнодушны, ночи тянутся бесконечно, таблетки застревают в горле, и в воздухе невыносимо остро ощущается близость смерти. Ничего этого она не сказала, только почувствовала, как подступил к горлу горячий комок, когда сын завершил свой визит еще одним театральным поцелуем.
— Очень рад был поболтать с тобой, — сказал он и подмигнул.
— На вашем месте, миссис Джеймсон, — продолжает Милли, — я бы первым делом проверила свою сумочку.
Миссис Джеймсон устремляет свои водянистые, обескураживающе пустые глаза на Милли — или просто в ее сторону.
— Я не хочу вас тревожить — вот Кевин, мой сын, он, вы знаете, вечно поднимает тревогу из-за пустяков. Переживает из-за своих коленей — он, видите ли, спортсмен. Прекрасный теннисист. Очень грациозен. Или — ах, у Джерарда экзамены! Это его старший. А вдруг провалится? Найдет ли он себе хорошую девушку?
Милли сердито всплескивает руками, чтобы придать выразительности своему монологу. Она разглядывает мягкие складки кожи своей соседки, ее обвисшую шею, сшитое вручную стеганое одеяло и решает, что в свое время, когда миссис Джеймсон еще не была прикована к постели, до постигшего ее недуга, это была женщина щедрая, с творческой жилкой и злым языком — одним словом, миляга.
— А я тут просыпаюсь и вижу, как эта проказница-медсестричка… ну, не в этом смысле проказница, — хихикает Милли. Она уже начинает ценить преимущества немой соседки. — Роется в ваших вещах, прямо вот так, обеими руками — весьма ухоженными, надо сказать. — Милли изображает медсестру, запускающую руки в чужую сумку.
Миссис Джеймсон зевает.
— Это правда.
— Что, простите?
Миссис Джеймсон дважды издает кудахчущий звук и улыбается.
— А я-то сомневалась, понимаете ли вы вообще, что я говорю, уже все уши вам прожужжала. Вы не представляете, чего я только не передумала, пока вы спали. Уже сочинила целую историю вашей жизни, хотите послушать?
— Это правда.
— Что, простите?
— Это правда.
Миссис Джеймсон крепко сжимает губы, похожие на кожицу лука, и проводит языком по верхним деснам, а затем ее глаза медленно закрываются — и тут как раз звонит телефон, лежащий у кровати Милли.
— Алло?
— Миссис Гогарти?
— Слушаю!
— Угадайте, кто это?
— Сил! Ты? — Милли прикрывает трубку рукой и объясняет соседке: — Это моя американская подруга. Я вам непременно как-нибудь расскажу.
— Миссис Гогарти? Вы слушаете?
— Да я просто дар речи потеряла! Как ты меня нашла? Это Кевин тебе сказал, что я здесь?
— Не могла же я забыть свою любимую ирландку, правда?
— Ох, а меня он вот сюда упрятал. Тебе уже рассказали?
— Я звонила вам домой, но телефон не отвечал. Тогда я позвонила домой Кевину, и трубку взяла его дочь. Она говорит, у вас был какой-то пожар?
— Ой, нам не стоит слишком долго разговаривать. Трансатлантический тариф все-таки. Просто хочу услышать, как ты там дышишь.
— Что?
— Вот так, великолепно.
— Так что случилось? — спрашивает Сильвия. — Был пожар?
— Ох, это было ужасно. Я чуть не погибла, ты не слышала? А потом Кевин пришел и увидел меня на кухне. Но это неважно. Скажи лучше, как поживает наш пациент? Когда операция?
— Уже сделали несколько дней назад.
— Быстро вы!
— И сейчас он выздоравливает. Пока что все идет нормально.
Милли тут же сообщает миссис Джеймсон:
— Операция прошла успешно!
— Врачи говорят, выздоровление будет долгим, дольше, чем мы думали. Но вы бы его видели — лежит, весь опутанный проводами, и ест желе. Он настоящий боец.
— Безумно рада это слышать, — со слезами говорит Милли. — Рада за вас обоих. Просто ужасно!
— И все это благодаря вам.
— Да ладно…
— Это такое облегчение, что и сказать нельзя. А вы-то как? Долго еще там пробудете?
— По секрету между нами тремя, считая миссис Джеймсон, сдается мне, я тут долго не протяну.
— Миссис Джеймсон?
— Я скучаю по нашим разговорам, Сил. Очень скучаю.
— И я тоже, — отвечает Сильвия. — Надеюсь, вы скоро вернетесь домой. Через пару недель, может быть? Как вы думаете?
— Да, а кухня-то — ты ее теперь не узнаешь. Черная, как ночь.
— О боже мой.
— Вот что я тебе скажу: бронируй-ка поскорее билет домой и помоги мне сбежать отсюда. Увези меня в свободную страну!
Сильвия фыркает и говорит:
— Было бы здорово, правда? Ох, черт, мне надо идти. Врачи зовут, хотят узнать, как идут дела.
— Позвонишь мне еще как-нибудь, когда у тебя будет время?
— Обязательно.
— Или дай мне номер, чтобы я могла с тобой связаться?
— Конечно. — Сильвия диктует длиннющий ряд цифр, и Милли записывает их на клочке бумаги.
— Когда ты вернешься в Дублин? — спрашивает Милли, но связь, видимо, прервалась, потому что телефон внезапно замолкает.
29
Кевин платит бешеные десять фунтов за то, чтобы его машину не угнали, пока он будет ужинать, и плетется в «Маллбери Гарден» — праздновать двадцатилетие со дня своей свадьбы. Когда у него была приличная работа и на внутреннем фронте дела еще не совсем разладились, они с Грейс строили планы — отметить эту знаменательную дату романтической поездкой. Провести длинные выходные на Корсике или роскошные две недели в Аргентине. Они будут брать уроки танго, заниматься любовью в гамаке, а потом отключаться в блаженной сиесте в номере бутик-отеля, и над головами у них будет крутиться, навевая прохладу, плетеный вентилятор.
Но теперь денег на такие излишества нет, и Грейс уже не тянет с ним спать, хоть в гамаке в Буэнос-Айресе (это возможно вообще?), хоть где-нибудь еще. Всякие разговоры о поездке их мечты давно прекратились. Какое-то время Грейс еще рисовала себе картину большого праздника дома — с фирменным коктейлем, с официальными приглашениями, а дети пусть отрепетируют смешную сценку, где будут символически поджаривать родителей на огне (Кевин считает такие инсценировки слащавой пошлостью, но детям нравится, и он держит свое мнение при себе). Потом размах сузился до тихой вечеринки
