Все трое стояли на коврике возле камина и разглядывали необычно большой букет темно-красных роз, перехваченных у основания лиловым бантом; букет лежал на диване, в том месте, где обычно сидела мадам Оленска.

– Сколько же они, должно быть, стоили в такое время года, хотя, конечно, дело не в цене, а в чувствах! – говорила дама быстрой, перемежаемой вздохами скороговоркой, когда Арчер вошел.

Троица при его появлении удивленно обернулась, и дама, выступив вперед, протянула ему руку:

– Дорогой мой мистер Арчер и без пяти минут мой родственник Ньюленд, – произнесла она. – Я маркиза Мэнсон!

Арчер поклонился, и она продолжала:

– Моя Эллен приютила меня на несколько дней. Я только что с Кубы, где проводила зиму у моих испанских друзей – такие чудесные, достойнейшие люди, старая, чистейшей пробы кастильская аристократия, как бы я хотела вас с ними познакомить! Но меня призвал сюда наш дорогой друг доктор Карвер. Вы не знакомы с доктором Агафоном Карвером, основателем общины «Долина любви»?

Доктор Карвер склонил свою львиную голову, и маркиза продолжала:

– Ах, Нью-Йорк, Нью-Йорк, как мало еще в тебе духовного! Но вот с мистером Уинсетом, как я вижу, вы знакомы.

– О да, нам случалось пересекаться какое-то время назад, но на иной почве, – сказал Уинсет, сухо улыбнувшись.

Маркиза укоризненно покачала головой.

– Как знать, мистер Уинсет! Дух дышит там, где хочет.

– Внемлите истинному слову! – прорычал доктор Карвер.

– Садитесь же, мистер Арчер. Мы чудесно пообедали вчетвером, и моя девочка поднялась наверх переодеться. Она ожидает вас и очень скоро спустится. Мы как раз восторгались этими замечательными цветами, которые, несомненно, удивят ее, когда она вновь появится здесь!

Уинсет остался стоять:

– Боюсь, я должен идти. Пожалуйста, скажите мадам Оленска, как все мы будем скучать, когда она переедет с нашей улицы. Этот дом был настоящим оазисом.

– Ах, но вас она не покинет. Поэзия и искусство – это то, чем она дышит! Ведь вы пишете стихи, мистер Уинсет, не так ли?

– Нет, но иногда я их читаю, – ответил Уинсет и, отвесив общий поклон всей группе, скользнул в дверь.

– Саркастический ум, un peu sauvage [41], но в остроте не откажешь. Вы тоже признаете его остроумие, доктор Кервер?

– Остроумием не интересуюсь! – сурово молвил доктор Карвер.

– Ха-ха! Не интересуется остроумием! Как же беспощадно судит он нас, слабых смертных, мистер Арчер! Он не снисходит к нам, пребывая всецело в царстве духа, и как раз сейчас, в этот вечер, он мысленно готовится прочитать лекцию в доме у миссис Бленкер. Доктор Карвер, у вас найдется время перед лекцией, чтобы просветить мистера Арчера по поводу вашего изумительного открытия Прямого Контакта? Ах нет, я вижу, что сейчас почти девять и мы не можем вас задерживать, когда столько людей ждут вашего слова!

Казалось, такое заключение слегка расстроило доктора Карвера, но, взглянув на свои тяжелые золотые часы и сверив время на них с тем, что показывали маленькие дорожные часы мадам Оленска, он нехотя расправил свои мощные члены и поднялся, чтобы уйти.

– Мы ведь еще увидимся сегодня, дорогая? – осведомился он у маркизы, с улыбкой ответившей ему: «Как только подадут экипаж Эллен, я присоединюсь к вам. Надеюсь, что к началу лекции я не опоздаю».

Доктор Карвер окинул Арчера задумчивым взглядом:

– Если этот юноша интересуется моими опытами, миссис Бленкер, может быть, разрешит вам привезти с собой и его?

– О, друг мой, если б это было возможно, я уверена, она была бы только рада. Но боюсь, что Эллен сама имеет виды на этого молодого человека.

– Какая неудача, – сказал доктор Карвер, – но вот моя визитка. И он передал Арчеру карточку, на которой готическим шрифтом было начертано:

«Агафон Карвер

«Долина любви»

Киттаскуоттеми, Нью-Йорк»

Доктор Карвер, откланявшись, удалился, и миссис Мэнсон со вздохом не то сожаления, не то облегчения вновь пригласила Арчера сесть.

– Эллен спустится буквально через минуту, а пока ее еще нет, я рада тихонько посидеть с вами и немножко поболтать.

Арчер пробормотал, что и он тоже очень рад встрече, и маркиза продолжала, негромко, с печальными вздохами:

– Я все знаю, милый мистер Арчер. Девочка рассказала мне обо всем, что вы для нее сделали. О вашем мудром совете, о том, как храбро и твердо вы себя повели. Слава богу, что мы не опоздали!

Молодой человек слушал это с некоторым замешательством: оставался ли кто-то, думал он, кого мадам Оленска не посвятила в историю его участия в личных ее делах?

– Мадам Оленска преувеличивает. Я всего лишь дал ей юридический совет, как она того просила.

– Ах, но при этом вы, сами того не зная, разве не выступили орудием того, что мы, люди современные, зовем Провидением? – вскричала дама, и, склонив набок голову и таинственно прикрыв глаза, она продолжала: – Вам ведь даже неведомо, что в это самое время ко мне поступила просьба, слезная мольба с другого берега Атлантики. От самого графа, от бедного, безумного, безмозглого Оленски, который просит только об одном: вернуть ее на любых условиях, какие она только пожелает!

– Господи боже! – так и подпрыгнув, воскликнул Арчер.

– Вы в ужасе? Да, конечно, понимаю. Я не защищаю бедного Станислава, хотя он всегда и называл меня лучшим своим другом. Да и он себя не защищает – он лишь кидается ей в ноги – через меня. – Она постучала по дряблой своей груди. – Вот где храню я его письмо!

– Письмо? Мадам Оленска его видела? – насилу выговорил Арчер, голова его все еще кружилась от шока, в который его повергло услышанное.

Маркиза Мэнсон качнула головой отрицательно:

– Время… время!.. Мне требуется время. Ведь я знаю мою Эллен – ее гордость, ее своеволие, я бы даже сказала – ее неумение прощать.

– Но, боже мой, прощать – это одно, но возвратиться в тот ад…

– Ах да, – согласилась маркиза. – Она это так описывала – моя ранимая девочка! Но если подумать о материальной стороне вопроса, мистер Арчер, – опускаясь до подобного взгляда на вещи, то знаете ли вы, что она теряет? Вот тут на диване лежат розы, так там – тысячи гектаров роз, под стеклом и на открытом воздухе, на террасах его несравненных садов в Ницце! Драгоценности – старинные жемчуга, изумруды Собесских, собольи меха – ладно, пусть всего этого она не ценит! Но есть то, что она ценит, – живопись, красоты искусства, то, что всегда составляло смысл ее жизни, как и моей, что окружало ее. Картины, бесценная мебель, музыка, блистательные собеседники – все то, о чем вы здесь, простите меня, даже понятия не имеете! А у нее все это было, как и дань восхищения знаменитостей. Она говорит, что в Нью-Йорке ее не считают красавицей! Господи боже! Существует девять ее портретов! Величайшие мастера