– Раздевайся и ложись, – велел он Киллеру.

– Э… совсем раздеваться?

У Киллера порозовели кончики ушей и самую малость скулы. С какого перепугу, Дон откровенно не понял: чего он сегодня увидит такого, чего не видел вчера в бане?

– Трусы можешь оставить. Давай, на спину, левую руку за голову, правую вверх, словно потягиваешься.

Киллер стянул свитер и футболку, вытянулся на постели, все с тем же недоуменным выражением морды.

– Не в гробу потягиваешься! И тебя никто не ест живьем! Киллер, расслабься ты! И руку не так… да не так!.. Вот смотри!

Пришлось показать. Потом – поправить. И еще поправить. И накрыть ему ноги пледом, чтобы не замерз. А Киллер смотрел на него удивленными глазами и тихо ржал.

– Ну ты и маньяк! Только бензопилы не хватает!

– Не маньяк, а тиран и деспот. Лежи, натура!

Дон взялся наконец за глину. Первые минут несколько, пока придавал ей начальную форму, даже не смотрел на модель, зато когда глянул – увидел такой детский восторг в Киллеровых глазах, что почувствовал себя номинантом на «Оскар» минимум. Правда, к восторгу не прилагалось правильной позы, и ладно.

Все равно еще волосы распустить надо…

Когда запускал ему руку в волосы и поправлял запястье – ловил ощущения. Странные, электрические, словно кончики пальцев внезапно остались без кожи – так хорошо прощупывались все мышцы, все неровности, так остро ощущалась фактура и форма. Остро, до боли, до экстаза! Мелькнула даже мысль: что это я раньше не лепил Маринку? Какой после этого был бы секс!

После, не во время. Сейчас – только лепить, творить!

А когда коснулся материала, понял, что это – навсегда. Именно это чувство мертвой глины, оживающей под пальцами, послушной, принимающей любую форму, стоит только пожелать. Акт любви и творения сразу. Божественный экстаз, когда весь остальной мир перестает иметь значение…

Какая там любовь, какие ежи!..

Дон немножко вернулся в реальный мир, только когда Киллер о чем-то спросил. И, кажется, уже не в первый раз.

– Можно в туалет-то сходить?

– А? – наконец услышал его Дон. – Можно. Извини…

– Ты увлекся, я уже догадался.

– Пять минут перерыв, и продолжаем.

– Слушаюсь, о тиран и деспот!

После перерыва Дон уже не настолько уходил в кинестетические ощущения, старался хоть немного держаться на поверхности. Не очень получалось, но помогли Киллеровы байки: Дон попросил его рассказать о Франции. Киллер и рассказал. Вьенна, заповедник, истории про туристов… Дон слушал вполуха, поддакивал и лепил. От скульптуры он бы сейчас не смог оторваться при всем желании, да и желания не было. Пока Киллер не начал рассказывать про замок. Тут Дон даже вынырнул в реальность и захотел чего-то еще, кроме как лепить. Сказать честно, он этим замком просто заболел, не хуже, чем два года назад Старой Равенной – пока мать позировала и развлекалась по пляжам и клубам, Дон облазил всю крепость и привез домой штук сто эскизов.

Киллер, заметив Доновы горящие глаза, небрежно так сказал:

– Поехали на Рождество вместе? Отец будет рад, он… – Тут Киллер немного замялся, и смущенно добавил: – Он всегда хотел, чтобы у меня был друг.

Захотелось съязвить: настоящий друг, чтобы все равно, где и когда. Захотелось – и тут же подумалось, что Киллеру удалось задеть его за живое. Заставить задуматься – о настоящем. О любви. О дружбе. Словно мальчишку.

Хотя…

Дон удивленно глянул на Киллера: неужели у тебя раньше не было друзей? Судя по тому, как Киллер отвел глаза, и в самом деле не было. Странно. Отличный же парень. Павлин и выпендрежник, конечно, но кто не выпендривается-то?

– Теперь есть, – сказал Дон серьезно.

Киллер просиял, а Дону внезапно стало и тепло, и приятно, и как-то неловко… словно это не Киллер валялся перед ним раздетый, а он сам – перед Киллером, и тот его рассматривал и ощупывал, чуть ли не в потроха заглядывал.

Странное ощущение.

Но с ним удивительно хорошо работается, все чувства обострены, и фигура под пальцами уже сама оживает…

Отложив мысли об ощущениях на потом, Дон вернулся к своему шедевру. Он получался правильный, живой. Вот-вот тряхнет головой и улыбнется этак шало и вызывающе…

– Дон, три часа уже! – вырвал его из творческого экстаза сердитый голос Киллера. – У тебя будет статуя с дыркой в животе!

– Дыркой? Какой еще дыркой, да не дрыгайся ты!.. – буркнул Дон, не желая отрываться: вот же оно, получается! Еще немножко, и будет совершенство, еще совсем чуть!

Подушка, пролетевшая в сантиметре от его головы, заставила все же оторвать руки от глины и взглянуть на живого и сердитого Киллера. Он сидел на кровати и во все глаза пялился на скульптуру. С недоумением пялился.

– Это – я?

– Это – ты.

Подушка полетела обратно в Киллера, а Дон, потянувшись, снова осмотрел свою работу. Не то чтобы свежий взгляд со стороны, но… И сам чуть не присвистнул. Вот оно, помешательство герцога Орсино! И как так получилось, что лепил юношу, а сейчас перед ним… Гитара?

Прекрасная, как мечта, волшебная, манящая. Наполовину гитара, наполовину девушка. Тонкая, гибкая, опасная как змея и такая же красивая, с едва заметными холмиками грудей… Она улыбается, таинственно и дразняще. Ее левая рука тянется вверх, и по сторонам ладони – колки, и вся она натянута, как струна, и мышцы живота перетекают в струны – там, где девичьи бедра изгибаются в точности как гитара – и превращаются в гитару, старинную, украшенную резьбой…

Вот ты какая, Виола-наваждение!

Перехватив полный восторженного недоверия и любопытства взгляд Киллера, Дон уже собрался набросить на фигуру Киллерову же футболку – еще не поймет художественных заморочек, обидится… И не стал. Доверять так доверять. Киллер же его друг, а друг – это тот, кто принимает тебя целиком, вместе с дурью и заморочками.

– Можно мне… поближе посмотреть? – как-то глухо спросил Киллер и требовательно протянул руку.

Дону даже на секунду показалось, что Киллер сейчас схватит, сомнет пластик в кулаке, а если не отдадут, чего доброго бросится с кулаками.

Тьфу, надо же, какая пакость в голову лезет! Это же Киллер!

– Смотри. – Он отступил на полшага, но статуэтку в руки не дал, глина мягкая, помнется.

Киллер подался вперед. Только что носом не уткнулся.

– Почему девчонка, Дон?..

– Потому что Виола. Она такая… – попробовал объяснить Дон и понял, что ничего объяснить не сможет. Сам не понимает. – Короче, не знаю я почему.