Шрифт:
Закладка:
Дон передернулся.
Он редко вспоминал о тех полутора месяцах. Почти никогда. Вот только раз, когда Фильке рассказывал, и теперь – во второй. И о том, как Филька явилась как-то ночью, нашипела на монстров, и они убрались, а потом дала этого медведя и велела класть рядом, потому что монстры почуют его и не придут, – тоже не вспоминал. До сегодняшнего дня.
Почему-то он был уверен, что Киллеру надо об этом знать. И о том, что Филька тогда сказала: «Прими себя, Дон. Все, что есть в тебе, – это ты, и никуда от себя не деться. Пока убегаешь и сопротивляешься, ты слаб. Примешь – станешь сильным».
У него получилось – и принять, и стать сильным. Даже почти забыть о Коте и уродах из Кунсткамеры. Получилось даже не задумываться, с чего бы после этого случая он стал рисовать почти профессионально, но в какой-то старинной манере; и с чего бы любая острая железка в его руках тут же становилась смертельно опасной шпагой; и с чего бы звук гитары заставлял сердце биться в сумасшедшей надежде непонятно на что…
Главное, получилось.
– В общем, в третий класс я пошел уже к Фильке. А ты как к нам попал все-таки?
Киллер вздохнул. Уставился в пустую чашку.
– Правда, отец устроил. Я, когда мать вышла замуж, сразу к отцу рванул, сперва учился там, домашнее обучение – знаешь? Вот. А потом попал в больницу. Вроде с сотрясением, только… совсем не помню, как его заработал. Помню, что в музее. У отца в замке частный музей, всякие инструменты, ну и… Когда вышел из больницы, отец сказал, что поеду учиться в Питер. Вот.
– Не жалеешь, что приехал?
Киллер качнул головой и внезапно спросил:
– А у тебя серьезно с Маринкой? Ты про нее вообще не говоришь.
Дон на миг опешил, не сразу уловив логику.
Хмыкнул, размышляя: можно ли их с Маринкой отношения назвать серьезными? И честно ответил:
– Не знаю. У нас все нормально. Считай, с третьего же класса вместе. Она умная, красивая, не достает. Мы идеальная пара. Ну, пока в школе.
Киллер посмотрел на него как-то странно, вывернулся из рук и пошел к чайнику.
Тайм-аут.
Видимо, Дон сказал не то, что Киллер ожидал. Или просто не то. Зато самому стало любопытно – как у Киллера с этим делом.
– А ты? У тебя подружка есть? – спросил в напряженную спину.
Киллер покачал головой:
– Нет, – и замолчал.
Партизан.
– Ты редкостно красноречив, друг мой.
Киллер дернул плечом и буркнул что-то невнятное. Вроде «это неинтересно». Ага, как же, неинтересно! То-то такая бурная реакция.
– Почему нет? Рассказывай, Киллер. Я же рассказал.
– Нет, потому что я не влюблялся. Ни разу. А так просто мне неинтересно. – И уставился на Дона с вызовом.
– То есть ты считаешь, что как у нас с Маринкой – неправильно?
Внезапно Дону стало обидно. Вообще-то он и сам понимал, что они с Маринкой – очень странная пара. Как брак по расчету. Он совершенно точно ее не любил, как и она его. По старому молчаливому уговору они никогда об этом не говорили. Ухаживать-то он ухаживал, но скорее потому что так было положено. И потому что он точно знал, как это делать, – наверное, ангел-хранитель подсказывал. По крайней мере, Маринка была в полном восторге от ландышей под партой, своих портретов со стихами, ручной работы браслетов, эсэмэсок с розочками и прочих милых мелочей. Правда, иногда Дону казалось, что ей больше всего нравятся не сами знаки внимания, а эстетическая составляющая и зависть в глазах подружек… но это такая мелкая и неважная женская слабость!..
Нет, зря он. У них с Маринкой все отлично.
А любовь – чушь собачья. Есть потребности: в сексе, понимании, дружбе. Есть эстетическое удовольствие от общения с красивой девушкой. Но травиться, как Ромео, из-за девчонки? Ладно, не травиться, просто сходить с ума – глупо. И ни к чему.
– Ничего я насчет вас с Маринкой не считаю, – буркнул Киллер. – Просто я так не хочу.
– А как ты хочешь?
Целых полминуты Киллер молчал, буравя взглядом стену позади Дона. А потом…
– Я хочу настоящее чувство, чтобы небо качалось, понимаешь? – у него даже голос зазвенел и глаза разгорелись. – Чтобы страсть, сумасшествие, и весь прочий мир – к чертям. Хотеть до сноса крыши, чтобы все равно, где и когда… хоть в мороз и на еже, лишь бы с ней… понимаешь?
Дон хмыкнул и пожал плечами.
– Понимаю. Такое чувство… э… настоящее чувство ежа. В мороз. Очень понятно, да.
Он, конечно, смеялся. Но где-то внутри было обидно, словно Киллер мог испытывать вот это бешеное чувство ежа, а он – не мог. Трус, слабак и маменькин сынок.
– Ты зря смеешься, – Киллер покачал головой вроде как даже с сочувствием и отошел к окну, словно в проезжающих мимо машинах было что-то безумно интересное. – Только так и можно. А без этого не имеет смысла. Все равно что фальшивые новогодние игрушки.
– Ладно, ладно. Подарю тебе ежа, чтобы было на чем проверять.
Киллер не ответил, продолжал смотреть в окно.
Вот в нем определенно было что-то интересное. Тайна. Вызов. И эта мечтательная поза, напряженная, вся в ожидании подвоха – и желании тепла, доверия…
Красив, романтичен, одинок, прямо девичья мечта.
Или мечта художника.
– Ты же согрелся? – спросил Дон в напряженную спину.
– Ага… А что? – Киллер обернулся, уставился с недоверием.
– Хочу тебя нарисовать. А лучше слепить. У тебя есть пластилин?
Киллер завис, нахмурился – явно пытаясь вспомнить, есть ли пластилин и что это вообще такое. И вдруг просиял:
– У меня пластик есть, специальный. В смысле, у папы. Я в шкафу его видел!
Унесся, не дожидаясь ответа, погрохотал в комнате и через полминуты вернулся с коробкой. Там в самом деле оказалась полимерная глина. Немного, на фигурку сантиметров в тридцать высотой. Но Дон и не собирался затевать монументальную композицию а-ля Церетели, только успокоить свою бешеную музу. Она внезапно вспомнила, что грозилась показать ему кузькину мать еще на репетиции Шекспира, и взялась за дело со всей активностью хорошо выспавшейся заразы.
Форма, фактура. Линии. Ощущение послушной глины под пальцами… Ладно,
