я постараюсь донести до его высочества те посылы, которые услышал от вас, — Куракин улыбнулся. — И не извольте беспокоится! Я как раз посчитал нужным отдохнуть в саду. Знаете ли чуть отвык я от дворцовых приемов.

На том и раскланялись. И все подозрения Куракина подтвердились. Когда князь говорил о передаче неких «посылов», вице-канцлер должен был откреститься, ну или уточнить о каких посылах идет речь, переиначив весь смысл разговора. Но он этого не сделал. Человек, у которого будет завещание государыни, этого не сделал! Чудны дела твои, Господи!

«А почему завещание должно быть у Безбородко? Это я уже каждому предположению своего секретаря верю? Чур меня!» — подумал Куракин.

Алексей Борисович не сразу вышел в сад. Пришлось еще перекинуться ничего не значащими фразами с несколькими приглашенными на этот фарс. Люди эти были не так, чтобы важны, из второго эшелона власти. Но кто его знает, что может быть в будущем. Если Павел станет императором, то может и отодвинуть первых, чтобы вторые быстро заняли вакантные места.

Куракин поговорил с Павлом и эта новость молнией пронеслась по дворцу. Ничего такого тут не было, с наследником никто не запрещал общаться, кроме самого наследника. Но, опять же, если к Павлу не подступиться, так можно же хотя бы улыбнуться и перекинуться ничего не значащими фразами с тем, кто может быстро возвысится, случись такое, что Павел Петрович по праву займет престол Российской империи.

И тут повсеместно стало звучать одно слово — «скандаль». Куракин заинтересовался, но даже тот, кто сейчас закрыл бы уши, все равно мог услышать суть скандала. Все шептались, но так громко, что стоило кричать, тише было бы.

— Его высочество подошел к графу Зубову Платону Александровичу, когда тот размышлял о важности брака Александры Павловны и Густава Адольфа… — говорили слева, в пару метрах от Куракина.

— Павел Петрович сказал, что согласен с мнением Платона Александровича… — шептались сзади от князя.

— И представляете, граф сказал… — говорящий чуть уменьшил тон. — «Господа, я что сказал какую-то глупость?»

— Какой апломб, — воскликнула одна из женщин с жаром впитывающая информацию.

«Ужас. Какое невежество», — подумал Куракин, поспешая в сад [тут приведен известный исторический анекдот, завязанный на оскорблении Платоном Павла].

В саду было мало людей, вопреки обыденности приемов. Именно сад в Петергофе, где и был прием, являлся местом разврата и разного рода интимного общения. Тут всегда, на любом приеме, можно было встретить одинокую женщину, возвращающуюся после общения со своим кавалером, или же довольно улыбающегося мужчину, тоже одинокого, чтобы в данный момент не компрометировать свою даму сердца. Однако, принепременно, после, в офицерском собрании, офицер обязательно все расскажет в подробностях, бахвалясь своей очередной победой на любовном фронте. Теперь же, словно все затаились. И дело было в том, что в саду разыгралась сцена, свидетелями которой никто не хотел быть, себе дороже.

— Я его изничтожу! Подлец! Как он смел! — шипел Павел Петрович, сдерживаемый своей супругой Марией Федоровной.

— Павьел Петровьич, ну нэльзя же обижьяться на дурак, — когда жена наследника престола нервничала, у нее проступал сильный акцент [свидетельство современников].

— Мария Федоровна, вы так и не научились чисто разговаривать на русском наречии, — противореча своим же словам, Павел, указывал жене на незнание русского на французском языке.

Куракин посчитал за нужное удалиться подальше. Нельзя подобные разговоры слушать. Венценосное семейство не может быть предметом сплетен, особенно если эти сплетни будут исходить от все еще не обласканного, а, скорее, пребывающего в опале, князя Алексея Борисовича Куракина.

— Теперь сторону нужно выбирать, — сказал сам себе Куракин.

Да, тут либо Платон, либо Павел. Быть и там и улыбаться тут, уже не выйдет.

— А Платон — дурак! — заключил для себя Куракин и отправился в пустующую беседку, подальше от наследника и его супруги.

Эта беседка была постоянно свободна, так как располагалась не в кустах или за деревьями, а на виду. Даму сюда не поведешь.

*…………*………….*

Петербург

26 июля 1795 года.

Покровитель пришел с приема злой и искал меня. Ну так я и не стал попадаться ему на глаза. У меня уже есть своя агентура в доме князя, от того могу быть предупредительным. Чего он такой, мои агенты не сообщали, так что подготовиться к разговору не представлялось возможным. Только избежать его, сбежав из дома. Я же не арестован. Мало того, волен отложить, или перенести занятия с Борисом Алексеевичем, чему, что несомненно приятно, мой ученик не будет рад. Оказывается, я весьма интересный педагог для своих учеников.

Про агентов в доме — это, скорее, сарказм. Скорее, я завел приятельские отношения с некоторыми людьми. Горничная князя, не та, которую он это… а самая, что ни на есть, горничная, стучит не только мне, а всем, кто интересуется. Марфа очевидно завидует своей товарке, которая раз в недельку греет постель князя. Вот потому и кричит, какая падшая женщина Агриппина, в отличие от нее, Марфы, — целомудренной женщины. Ох, узнает князь о таких пересудах, даст этой Марфе. Тут и высечь может, такое уже было. При том, что Алексей Борисович считается очень добрым хозяином.

Так что я взял выходной и пошел к ювелиру Каспару Милле. Француз, бежавший от революции, правда только три года назад, после казни короля, насколько я знал, только начал обживаться в Петербурге. С большой конкуренцией в сегменте ювелирных изделий для очень состоятельных людей, француз остается несколько не у дел. Вместе с тем, я навел справки о мастере. Главное — он мастер. Просто люди, имущие большие