Он пробует снова.

– В твоей жизни есть кто-то особенный? Парень, может быть?

У меня болезненно сжимается грудь.

– Нет, больше нет.

– Я уверен, что пройдет совсем немного времени, и ты встретишь новую любовь, – утешает он. – Знаешь, нехорошо слишком долго оставаться одной.

– Быть одинокой не так уж и плохо, – отвечаю я. – Можно не решать чужие проблемы.

Я чувствую на себе взгляд Уммы, наполовину умоляющий, наполовину повелительный, пока мистер Чо продолжает допытывать меня, а я – уклоняться от его вопросов. Я выпиваю два бокала вина, но не чувствую этого до тех пор, пока не встаю; я извиняюсь и говорю, что мне нужно в уборную.

Умываю лицо холодной водой и пытаюсь понять, что, черт возьми, происходит. И тут до меня доходит, что Умма завела себе парня. Я громко смеюсь в ладони, у меня кружится голова от вина. «А почему бы и нет?» – думаю я про себя. Моя мама – взрослая женщина, которая может сама принимать решения, и она заслуживает быть счастливой. Но часть меня никак не может обработать эту информацию, не может примириться с контрастом между образом матери, которую я знала всю свою жизнь, и недавно влюбившейся женщины, строящей новые отношения. Не то чтобы она и мистер Чо за ужином вели себя как влюбленные голубки, но в мимолетных взглядах и улыбках, которыми они одаривали друг друга, сквозило нечто такое, оказаться свидетелем чего я бы не хотела.

На ум приходит фраза, которую сама Умма произносила всякий раз, когда сталкивалась с неодобряемым ею поведением: «Такие вещи – для американцев». Она отвечала так, когда я спрашивала, могу ли посещать пижамные вечеринки, или можем ли мы сходить в бассейн, или почему они с Апой никогда не целуются и не держатся за руки на публике. Основной посыл, как я поняла, заключался в том, что любое чрезмерно яркое или неоправданно шумное поведение является роскошью и что мы – несмотря на то, что сами считались американцами, даже если мои родители не были американцами по рождению – не могли и не должны были вести себя так на публике.

Когда я выхожу из ванной, мистер Чо помогает Умме убрать со стола.

– Нет, что ты, не стоит. – Он жестом предлагает мне сесть, когда я подхожу, чтобы попытаться помочь. – Ты сегодня почетный гость.

Я роняю ложку, ее содержимое разбрызгивается по ковру Уммы, оставляя пятно, и я готовлюсь к разочарованным вздохам. Но вместо этого Умма бодро подходит с мокрым бумажным полотенцем и промокает пятно, заявляя, что никакого вреда не будет. Она игриво ругает мистера Чо за то, что он пытается помыть посуду, говоря, что он разобьет все ее красивые тарелки. Ее тон теплый, почти кокетливый, каким она никогда не говорила с Апой. Я вижу, как мистер Чо смотрит на нее, когда она отворачивается, как будто он не может поверить в свою удачу, как будто она – лучшее, что он когда-либо видел, и это меня злит. «Кто дал ему право так смотреть на нее?» – думаю я.

Я захожу в гостиную, осматривая квартиру Уммы в поисках других изменений, – как будто доказательство того, что я не схожу с ума, можно найти в какой-нибудь подсказке на ее бежевых стенах. Но в квартире Уммы все как и прежде, по крайней мере, насколько я могу судить. Несколько растений, которые она держит на окне, выглядят зелеными и здоровыми. Ее кремовый диван – единственная роскошь, которую она позволила себе приобрести при переезде, – по-прежнему безупречен. Маленькие позолоченные часики, которые всегда были у нее, все еще тикают, а полки, как и всегда, уставлены нотными тетрадями, записными книжками и корейскими романами, а также несколькими кулинарными книгами.

Когда Умма переехала из нашего дома, она убрала в кладовку большую часть фотографий в рамках, которые держала в кабинете Апы, но она выбрала несколько снимков со дня их свадьбы, а также несколько карточек из моего детства и до моего рождения, чтобы расставить их на тумбочках и развесить на стенах квартиры. Мне всегда было интересно, по какому принципу одни снимки там оказались, а другие нет, выбирала она их наугад или намеренно. Я смотрю на фото, сделанное в тот период, когда она была на первых месяцах беременности мной, ее живот только начинал просвечивать сквозь свитер, рядом с ней стоял Апа. Они вроде бы на вечеринке, волосы Уммы пышнее и скреплены каким-то бантом, в то время как волосы Апы длинные и лохматые. Апа выглядит так, будто разговаривает с кем-то за пределами кадра – возможно, фотографию сделали на университетской вечеринке, когда он еще был аспирантом, – но Умма смотрит прямо в камеру, ее глаза подведены темными тенями для век, а губы накрашены помадой. На фотографии они такие юные, непринужденные, стройные, красивые и счастливые; мне жаль, что я не могу прыгнуть в кадр и сказать им, чтобы они оставались в этом дне как можно дольше, даже если это означает, что я никогда не появлюсь на свет.

Умма приносит поднос с нарезанными грушами, а мистер Чо несет кофейник и чашки. Они расставляют все на кофейном столике, ловко обходя друг друга, как будто занимаются этим уже давно.

– Я так рада, что ты смогла прийти сегодня на ужин, Арим, – улыбается Умма. – Я знаю, что ты очень занята работой.

Я беру ломтик груши пальцами, вместо того чтобы воспользоваться вилкой, что должно обеспокоить Умму. Прохладная белая мякоть взрывается у меня во рту, я не торопясь пережевываю ее, прежде чем глупо ответить:

– Ну, знаете, как говорят: если занимаешься любимым делом, тебе не придется работать ни дня в своей жизни.

– Это правда, – искренне соглашается мистер Чо. – Моя дочь – врач. Это невероятно сильный стресс, но ей нравится иметь возможность менять мир к лучшему.

«Ну конечно, у него еще и дочь работает врачом».

– А вы чем занимаетесь? – спрашиваю я

– Я специалист по иглотерапии, – сообщает он после небольшой паузы.

Он показывает мне небольшую диаграмму, которую достает из своего бумажника, на которой изображены различные точки на ногах, спине, руках. Он объясняет мне все про то, как все в теле взаимосвязано – подушечка стопы ведет к печени и легким, пятка – к тазу.

– Так вот как вы познакомились? – продолжаю допытываться я. – На сеансах иглоукалывания?

Он взволнованно кивает.

– Мы с твоей мамой познакомились через подругу в церкви, которая упомянула, что у нее начались головные боли и проблемы с кишечником. Мы встретились на сеансе и сразу же поладили. Видите ли, я тоже вдовец.

Я чувствую, как у меня скручивает желудок.

– Тебе следовало обратиться к настоящему врачу, – говорю я Умме по-английски, не заботясь о