Хлопнула циновка на двери, и звуки все – как отрезало.

Арон и сам не знал, как долго он лежал в тишине под унылое ворчание желудка. И чего не пошел?.. Сам не понял.

– Хошь, погадаю? – прозвучало рядом чуть хрипловатое, девчоночье. Арон, наполовину обернувшись, скосил глаза: в кибитку заглянула встрепанная голова с множеством косичек. Потом появилась тонкая шея и вылинявшая рубаха. И красные, как рябина, бусы.

– Валяй, – вяло согласился Арон и сел.

Девчонку звали Веснушкой, она была дочерью главного зингаро, бородатого, с золотой серьгой в ухе и черными глазами. Может, на пару лет младше. Смуглая, как мама. Они познакомились в Долгую ночь и неожиданно сдружились. Арону нравилось, что Веснушка слушает его, раскрыв рот: про Даррею, и про большие корабли, и про апельсиновые сады, и про море. А уж страшные истории она всегда слушала, так округлив глаза, что они были похожи на серебряные монетки.

Веснушка залезла в кибитку, подобрала яркие юбки и уселась рядом прямо на пол.

По-адрийски она говорила плохо, с запинками. Но Арон на удивление терпеливо ждал, когда она закончит фразу. Может, потому что никогда раньше не говорил с девчонками вот так запросто – да и о чем с ними говорить? Девчонки простых вещей не понимают. А Веснушка знала, как ставить силки на зайцев и как удить рыбу, и умела из травы сплести хитрую косичку – чтобы ее другие зингаро поняли. В Даррее же девчонки Арона всегда сторонились, потому что они все – дуры и задавалы. Поэтому раньше он не пропускал случая хорошенечко обрызгать их грязью из лужи, как только отвернется нянюшка.

Арон ухмыльнулся, вспоминая, как Лианна Деверн бежала по улице и вопила так, как вопят не дочки сенаторов, а поросята. И все из-за дурацкого шелкового платья, которое он немного порвал. Ну и немножко из-за дохлой кошки, которую подбросил Лианне прямо на колени.

Арону внезапно захотелось чем-нибудь удивить Веснушку. Показать что-нибудь эдакое, чтобы она засмеялась. Или испугалась. Или то и другое…

И, пока она раскладывала перед собой карты, невесть откуда взявшиеся, Арон соображал, какое заклинание можно испробовать. В голове сразу стало пусто и темно, как на уроке математики. Только какие-то яркие круги плыли в этой темноте, вспыхивали и погасали. Без книги колдовать получается не так здорово… И вдруг – слова сами пришли на ум, ослепительные, как молнии, кажется, те самые, что ночью на чердаке перед пожаром. И Арон начал говорить их. Язык еле ворочался, ставший вдруг огромным и тяжелым, и по углам тревожно зашевелились тени, потянулись к нему, стали щупать, искать, они пахли серой, и морозом, и дымом, и Арона чуть не опрокинул целый вихрь…

…маленькая влажная ладошка зажала ему рот. Прозвучало властное:

– Нельзя! Нельзя! Грех!

Из темноты выплыло узкое личико. Глаза огромные, нос покраснел, а мелкие косички дыбом стоят. У Веснушки был решительный вид.

– Охраняющий, Знающий, сними морок, как росу с травы, как лист с дерева, как кожу со змея, пусть морок сгорит в огне твоем, пусть прояснятся очи, пусть услышат уши, пусть уста отомкнутся…

Арона тряхнуло, как будто чья-то огромная рука схватила за шкирку, и морок вдруг пропал.

Оба они вздохнули свободно, и вот Веснушка снова улыбается, показывает дырку вместо выпавшего переднего зуба.

– Не говорить. Нельзя. Грех.

Арон кивнул, соглашаясь, и ему вдруг стало мучительно стыдно, как будто кто-то строго выговаривал ему за все его проступки. Испугать хотел! Девчонку, мелкую. Покрасоваться. Докрасовался уже!..

И вдруг увидел, какие ему выпали карты: дурак, повешенный, башня.

Веснушка накрыла их смуглыми руками.

– Долго ходить по миру будешь, правду-истину искать, да не найдешь там, где ищешь. Выбирать будешь: коли в море пойдешь – голову потеряешь, коли в башне останешься – себя потеряешь, коли в белый город войдешь – власть обретешь. Так карты говорят.

– Правду-истину?

– Правду-истину.

Веснушка поплевала на ладонь и протянула ему руку, и Арон тоже поплевал на ладонь и пожал Веснушкину.

И стало ему страшно и весело, потому что нутром чуял, что впереди его ждут большие перемены.

– Ты вернешься?.. – спросила Веснушка.

Они прощались на перекрестке трех дорог – на Оррими, в Талли и к городу Гритту. Кибитки зингаро медленно ползли прочь, а Арона ждали мама и Саадар.

– Когда-нибудь, – уверенно пообещал Арон. – Когда у меня будет огромная шляпа с пером и с вот такущим рубином, – он показал кулак. – Тогда я тебе накуплю платьев и сережек. И коня. И новую кибитку… И…

– Отец отдаст меня за Марика, – сказала Веснушка.

Арон сжал ее заледеневшую на ветру ладонь. Она отвернулась. Дышала, сдерживая всхлипы, и печально позвякивало серебряное монисто на ее груди, ветер раздувал подол вышитой красной юбки.

В воздухе остро пахло дымом и снегом, но листья только начали ржаветь.

Арон внезапно для себя потянулся – и обнял ее, прижал крепко-крепко. Она докрасна растерла глаза и щеки, но молчала и только иногда вздыхала глубоко, комкая в покрасневших пальцах подол передника.

Туман поднимался от реки, и мама уже махала ему, чтобы он шел скорее.

– Прощай! – крикнул Арон на бегу, оборачиваясь.

– Легкой дороги!

Навсегда Арон запомнил ее черные-черные глаза, прямо глядящие ему вслед.

Праздничный день нового, двести пятнадцатого года от основания Республики, начинался препогано.

Это был последний день с мамой, и Арон понять не мог, что за жуткий скользкий клубок ворочался внутри: будто сотня угрей сплелась, и теперь их никак не распутать. Даже есть не хотелось. Он думал о Веснушке, и его злило то, что Веснушка похожа на маму, его злил большой красивый город на холме, белый на голубом и зеленом. В город идти тоже не хотелось.

Но потом Арон вспомнил предсказание Веснушки: может, не очень-то он и верил, что она по-настоящему предсказывать умеет, но слова покоя не давали. Тревожили. Манкие были слова, не хочешь – а думаешь.

Издалека казалось, что на Оррими опустилось облако, но, когда ближе подошли, увидел Арон, что это туман. Стены домов как будто вынырнули из тумана и потянулись к небу и солнцу.

– Здесь много горячих источников, – пояснила мама. – Это святое место. Сюда ездят, чтобы излечиться от болезней тела и духа.

Арон не совсем понял ее слова, но зато он прекрасно видел купола многочисленных храмов, эти купола вставали друг над другом, словно соревновались, кто выше прыгнет. Толстый большой купол – самый тяжелый, ему не прыгнуть высоко. Купола поменьше, со шпилями, позолоченные и сверкающие до боли в глазах – легче, резвее. И самые быстрые – тонкие, как стрелы, башни с красными куполами-шапками – почти тонули в облаках.

Изнутри город понравился Арону еще меньше.

Все путано, все непонятно, непривычно после такой ясной и правильной Дарреи – его как будто взяли и засунули в старую одежду, из которой он вырос, в которой ни рукой двинуть, ни шагнуть широко: там жмет, тут узко, воротник впивается в шею… Вот и улицы здесь такие же: петляют, кружат, лестницы то вверх, то вниз, мостики какие-то, закоулки… Мама крепко держала его за руку, не давая рассматривать флажки и цветные ткани над домами, а иногда приходилось почти вжиматься в стену, когда мимо ехал всадник или несли паланкин с важной шишкой. А еще почти сразу заболела голова от резкого запаха благовоний.

– А если меня все-таки сделают монахом? – тихо спросил Арон, когда они остановились на каком-то перекрестке. Клубок угрей внутри разросся, живот стало крутить – не то от голода, не то от страха. – И придется…

– Не сделают, – мама ответила, не глядя на него.

Она остановила какую-то женщину, спросила дорогу, женщина долго и сбивчиво объясняла, как добраться до монастыря Маллара Укрывающего.

– Там тебя будут учить разным… вещам, – сказала она чуть погодя. – Как ты хотел.

Саадар рядом проворчал что-то неодобрительное.

– Ты давал обещание, – напомнила ему мама.

– Давал. Только не думал, что ты… – последние слова он сказал как-то хрипло.

– Я не отступаюсь от своих решений.

Арону показалось, что Саадар уйдет прямо сейчас. Но он промолчал.

Арон не знал, хотел ли он в монастырь. Да, в монастыре он будет в безопасности, у «серых» там нет власти. Тем более, там – родня, хотя дядюшку Рейнарта он в глаза не видал. Но «быть в безопасности» он и не хотел! Ему нравилось колдовать, ему нравилось, что сила подчиняется его воле, он нутром чуял, как делать правильно. Но огромный мир так тянул к себе! Можно ли будет потом, после того, как он закончит обучение, путешествовать?..

Что-то внутри отрицательно качало головой.

Скоро толпа на улицах поредела – они вышли на окраину и стали подниматься на холм извилистой каменистой дорогой, потом – бесконечно длинной лестницей. И чем выше они поднимались, тем острее Арон ощущал, что сегодня – действительно последний день, когда он видит маму и Саадара, и все это взаправду, не воображение, не игра. И ничего хорошего нет впереди. Совсем ничего – только вот эти бесчисленные ступени, о которые он спотыкался, цепляя башмаками